СМОТРИТЕ В ЭФИРЕ

Время эфира: понедельник - среда, 23:35.
Эти Диалоги – записанное на камеру интервью Евтушенко, которое стало своего рода исповедью о прожитом.

Родилась идея Диалогов при необычных обстоятельствах. Евтушенко, начиная с 70-х годов, полемизировал с Иосифом Бродским – единственным поэтом, которого считал себе ровней и соперником. Этот заочный спор Евтушенко с Бродским сводился по сути к главному вопросу - болевой точке: кто из них является первым поэтом современной России. В этом споре важнейшее значение приобрели опубликованные много лет назад диалоги Иосифа Бродского с Соломоном Волковым.

Писатель, музыковед Соломон Волков получил известность как интервьюер Дмитрия Шостаковича («Свидетельство») и Иосифа Бродского («Диалоги с Иосифом Бродским»). Обе книги, вышедшие за рубежом еще в советские времена, вызвали большой резонанс. Беседы с Шостаковичем радикально изменили имидж композитора на Западе, а беседы с Бродским – «расшифровали» личность поэта для широкой аудитории. Обе книги стали для России культурологическими вехами.

Толчком в создании этого фильма стало письмо Евтушенко Волкову:

«Дорогой Соломон! У меня есть к тебе предложение. Я готов к разговору. Если тебя это заинтересует, наш разговор станет единственным большим интервью, подытоживающим все эти 80 лет жизни поэта, которого при жизни называют великим в разных странах. А правда это или неправда – надо еще разобраться.

Я благодарен тебе на всю жизнь за то, что ты - единственный человек на свете, который возражал Бродскому, когда он незаслуженно оскорблял меня. Это в моих глазах дорого стоит. Ни в коем случае это интервью не связано ни с какими мстительными мыслями. Я считаю Бродского человеком, с которым мы ещё не договорили. (…) Может быть, эта история, которая произошла между нами, (…) послужит предупреждением всем другим, (…) чтобы не терять друг друга при жизни. Не терять взаимопонимания”…

Они встретились в городе Талса, штат Оклахома, где Евтушенко жил и работал к тому времени более двух десятков лет. Эта напряженная беседа, которая длилась 10 дней и уложилась в 50 с лишним часов, проходила в присутствии корреспондента Первого канала Анны Нельсон, которая как раз начинала работу над трехсерийным документальным фильмом. Итогом стала самая подробная искренная и эмоциональная киноавтобиография поэта – начиная с его детства до последних событий. Зритель увидит Евтушенко, откровенно рассказывающим о многих, прежде скрытых эпизодах своей длинной жизни. В фильме использованы уникальные фото- и видеоматериалы.

На вопрос, не повлияло ли присутствие камер на ход разговора Волкова с Евтушенко, Анна Нельсон отвечает: «Напротив, камеры придавали остроту диалогу, они подстегивали тяжело больного Евтушенко к еще большей эмоциональности и откровенности. Все участники съемки оказались свидетелями некоторого чуда: по команде «Мотор!» Евтушенко мгновенно преображался, забывая о своем возрасте и недуге. «Свет Юпитеров» вливал в него силы».

По словам Волкова, перед ним во всей ее яркости и противоречивости раскрылась не только личная судьба Евтушенко, но и значение и уникальность всей эпохи 60-х годов, которая после многих лет недооценки и иронического к ней отношения, вновь предстает перед нами как один из важнейших этапов жизни России в 20 веке.

Сильнейший выброс совершенно разнонаправленных, ярких эмоций: поток доказательств, протестов, опровержений, примирений и оскорблений. Мнения, мнения, адреналин, адреналин. То, что произошло в соцсетях сразу же после показа первой серии фильма «Соломон Волков. Диалоги с Евгением Евтушенко», можно сравнить лишь с битвами по политическим прецедентам. Ни одна из документальных картин не имела подобного резонанса. При том что всю эту феноменальную кашу заварила не провокация типа «Анатомии протеста», а неторопливая трехсерийная телепрограмма с участием литератора и музыковеда.

Первый канал ожидал некоторой полемики и определенного интереса аудитории «55+». Но чтобы доля зрителей «18+» приблизилась к программам Урганта или Познера – нет. И чтобы лихорадило Facebook, традиционно высокомерный по отношению к телевидению. Colta как будто бы по заказу выкатила из кустов свой «белый рояль» – то самое венское интервью Иосифа Бродского – никто ничего подобного не ожидал.

Сразу же стоит определиться: что будем, собственно, анализировать – полемику в соцсетях как событие или фильм как таковой. По моим наблюдениям, линия отрыва собеседников друг от друга в каждом споре, рождаемом этими «Диалогами», проходит по поверхности, воспаленной уже докрасна и Болотной, и «Богородицей Путина прогони». К тому же актуальный для просвещенной Москвы слоган «Мы – «Жан-Жак», вы – «Елки-палки» и тут, разумеется, получил свое воплощение в разнообразных форматах от «Этот Евтушенко опять врет» до «Ну и подлец же ваш Бродский». Поэтому, оттолкнувшись от дискуссии, перейдем к рассмотрению ее объекта – к фильму.

Итак. Автор сценария и режиссер Анна Нельсон вместе с писателем Соломоном Волковым ровно год назад, в декабре 2012-го, закончили съемки пятидесятичасового интервью с Евгением Евтушенко в городе Талса, штат Оклахома.

Но до того, как съемочная группа отправилась на десять дней к Евтушенко…
До того как на Первом канале было принято решение о запуске фильма, сам Евтушенко написал несколько слов Соломону Волкову: «…Наш разговор станет единственным большим интервью, подытоживающим все эти 80 лет жизни поэта, которого при жизни называют великим в разных странах. А правда это или неправда, надо еще в этом разобраться. Вот и разберись, если, конечно, тебе это интересно. Честно говорю, что я не дал бы этого интервью ни одному человеку в мире, кроме тебя».

Приняв предложение «разобраться с величием», автор «Диалогов с Иосифом Бродским» приступил к созданию книги с рабочим названием «Диалоги с Евгением Евтушенко». И необходимо было решить важнейший технический вопрос: на какой носитель должен быть записан их диалог? Ведь разговоры с Бродским писались на магнитофон и в распоряжении автора всегда имеется материальное доказательство сказанного его собеседником. А вот, к примеру, от разговоров Волкова с Шостаковичем не осталось никаких, так сказать, аудиовизуальных следов. Будучи людьми аккуратными и дальновидными, Волков и Евтушенко задумались о возможных правовых последствиях предстоящей им дискуссии.

Режиссер-дебютант Анна Нельсон не просто помогает двум мэтрам решить техническую задачу, корреспондент программы «Время» в Нью-Йорке превращает книгу в фильм, писателя и радиоведущего Волкова – в телезвезду и – что совершенно невероятно – стремительно возвращает Евтушенко из Оклахомы в Россию. Это происходит вопреки сложившимся у нас медийным схемам, без какого бы то ни было участия властей предержащих и при полном недоумении креативного класса.

Если заехать в поисках «поэта в России» чуть дальше Москвы, то к середине осени 2013 года обнаружилось, что никакого Евгения Евтушенко в нашей жизни давно уже нет. Потому что если бы был, то это бы означало, в полном соответствии со статусом когда-то всенародно любимого: эфир у Урганта, Малахова, Соловьева, Мамонтова, Познера и Гордона, а также на «Эхе» – у всех. Это бы означало: отношение к Сноудену, Pussy Riot и гей-пропаганде, отношение к чемодану на Красной площади и к голому парню с гвоздем в причинном месте на той же площади (в стихах). А еще: отношение к олимпийскому факелу, израильскому снегу, Чебурашке (в стихах и в форме от Bosco). Нас бы уже тошнило от этого Евтушенко. «Велика Россия, а пригласить в студию некого?»

«Соломон Волков. Диалоги с Евгением Евтушенко»

И вдруг – действительно Евтушенко в эфире! Но не с Ерофеевым, Веллером и Ириной Мирошниченко в «Пусть говорят», а в изысканном окружении величайших персонажей ХХ века, среди которых Марлен Дитрих, Никита Хрущев, Джек Никсон, Фидель Кастро, Владимир Высоцкий и сам Иосиф Бродский. В собственном изложении Евтушенко является публике персонажем масштаба Лоренса Аравийского или Бонда. Он говорит спокойно о невероятном, легко жонглирует этими именами, этими культами. Сам был когда-то культовым, похожим на Beatles. Волков вспоминает в фильме выступления Евтушенко на многотысячных стадионах – повсеместно: в СССР, США, Латинской Америке. «Правда, что ли? – думаем мы. – А может, приснилось?»

Евтушенко, казалось бы, просто дает интервью, но он снова в центре скандала. Его воспоминания причиняют боль, раздражают. Его хочется вывести на чистую воду: «так вы работали на КГБ или нет?» Но Волков и Евтушенко о политике в фильме не говорят. Они создают восхитительный action о супермене из СССР. Надо аплодировать. Срочно работать над комиксом «Евтушенко против колхозов». Не можем, потому что не верим. Потому что – да, вы поддерживали Горбачева, да, сталинисты Проханова жгли ваше чучело в центре Москвы… Но вы, Евгений Александрович, все же ответьте нам про КГБ!

В фильме поэт как-то по-новому сенсационен и, может, от этого совершенно неправдоподобен. Даром что некоторые из обсуждаемых с Волковым эпизодов уже описаны Евтушенко в мемуарах «Шестидесантник». Но присутствие поэта в кадре укрупняет повествование во много раз: вот они с Бобби Кеннеди предотвратили дворцовый переворот в СССР, а вот знаменитый Джон Стейнбек на кухне у Евтушенко. Вот он в командировке на Кубе, а вот на вой­не во Вьетнаме... Любому нормальному человеку жизни бы не хватило, чтобы инициировать хоть сотую часть всех этих историй. Марина Влади, которую он, оказывается, познакомил с Высоцким? А голая Дитрих с полотенцем на голове? В этом месте снова придется вернуться в Facebook. Дитрих поэту вменили в вину по всей строгости блогосферы. «У нее было красивое тело», – говорит Евтушенко. Ну кто ж вам поверит? Да что вы такое несете? Вот мемуары дочери Дитрих, где черным по белому: тело матери было совсем не красивое, не молодое. И скажите, поэт Евтушенко, кому мы поверим: дочери, которую мы в глаза никогда не видели, или вам, которого знаем всю свою жизнь? Правильно, «наши люди в булочную на такси не ездят!», это классика.

А между тем именно этим рассказом о выходке Дитрих на вечеринке у Евтушенко и начинается в фильме разговор с Волковым «о величии поэта». Странный выбор? Отчего же, более чем обоснованный и режиссерски совершенно оправданный – жизнь богемы: это поэт, это лирика и это скандал. В первой же сцене Нельсон предъявляет публике своего героя в исключительном свете – и даже не под ручку с суперзвездой на приеме ММКФ, а тет-а-тет с богиней экрана. Из восьмидесятилетнего, худого и бледного он на глазах превращается в молодого, нахального и победного. Ох, не говорите мне «в СССР секса не было»… Именно так надо брать аудиторию: старые позавидуют, молодые удивятся. И разговор – состоится.

Лирическое в фильме присутствует наравне с эпохальным. Если Евтушенко и исповедуется, то именно в рассказах о своих женах и нескольких безымянных дамах сердца. Трогательно, когда прославленный ловелас роняет слезу. Интересно, что такие-то стихи посвящаются Белле, которая любила пирожные с пивом, а какие-то – совсем другой. Как встретились, почему расстались, в чем виноват – лирика. Анна Нельсон и Соломон Волков нам обещали в самом начале фильма: «такого Евтушенко не видел никто и никогда». И они сдержали это обещание. Никогда я не видела и не предполагала увидеть Евтушенко таким не слабым, но беззащитным: открытая эмоция в кадре, слезы. Все это трогает и возвращает к поэзии, что в разговоре с поэтом совершенно нелишне. Тем более что стихов в этом фильме Евтушенко читает немного, а из прочитанного в памяти остается почти душераздирающее – в сложившемся контексте его отверженности, старости и болезни – в финале второй серии: «Но договорюсь я с потомками / так или эдак / почти откровенно. / Почти умирая. / Почти напоследок».

Договориться с потомками. Разобраться с прошлым. Определиться с величием. Попросить прощения. «Граждане, послушайте меня!», «Со мною вот что происходит…» Все это – Евтушенко в восемьдесят лет, еле ступающий на тогда еще не отрезанную больную ногу.

Чтобы понизить болезненный градус происходящего с главным героем, в прологе первых двух серий появляются сцены подготовки к съемкам: Евтушенко и Волков на гриме. И этот прием работает, в сочетании со звуками разыгрывающегося оркестра он дарит нам театральность, предостерегает от проявления чрезмерных реакций. Но где Евтушенко, там и накал страстей: герой закрывает собой все постановочные приемы, солирует, а его, как всегда, невообразимый наряд ни в коем случае не желает быть просто костюмом. Как и слова, он тоже становится приговором.

Очевидно, что из пятидесятичасового материала для фильма отбиралось все самое-самое: лучше снятое, лучше рассказанное, интереснее поданное, самое яркое по эмоции, самое деликатное по отношению к живущим, самое важное, с точки зрения героя, самое интересное зрителю, с точки зрения автора.

Все, что не вошло в фильм Нельсон, будет опубликовано в книге Волкова. Насколько я знаю, о судьбах родины – ничего. О Путине – ни слова. О друзьях-товарищах – да, конечно. Анна Нельсон сказала мне, что на расшифровку ушел приблизительно месяц и в результате у нее на руках оказалась почти тысяча страниц текста. С одной стороны, она понимала, что отснятый материал представляет собой «тихий, камерный диалог, совершенно не телевизионный, очень сложный и путаный». А с другой – она была уверена в том, что «надо делать фильм, который не оставит зрителя равнодушным, поможет ему услышать наконец Евтушенко и, возможно, станет ударом». В результате она отбросила все вторичное или неочевидное с изобразительной точки зрения и составила повествование из «историй, которые звучали бы в первый раз – с такими деталями. А также – из значимых вещей, которые характеризовали бы не только самого Евтушенко, но каким-то образом создавали портрет эпохи».

Из этого объяснения становится еще более понятным выбор структуры, которая, впрочем, и так мне кажется оптимальной для трехсерийного изложения. Сначала – яркий пробег в двух частях по биографии героя: с большим количеством событий, адресов и действующих лиц, включая суперзвезд, родителей, дедушку Гангнуса, жен и детей. А в заключение – крупно, подробно, сенсационно, впервые из уст Евтушенко, на целую серию – история разорванных отношений с Бродским. Проходившая то ли тоненькой красной линией, то ли размашистой черной через все эти внешне победоносные десятилетия. История, о существовании которой до выхода в свет книги Волкова «Диалоги с Иосифом Бродским» знали лишь посвященные, и то в пересказах.

Роль Соломона Волкова как интервьюера в данном проекте огромна и многими даже трактуется как роль полноценного соавтора Нельсон. В конце концов, вопросы поэту все эти пятьдесят часов задавал именно он. Очевидно, что и закадры для всех атмосферных и резюмирующих действие эпизодов тоже писал он. Однако мне представляется, что в фильме у Нельсон он скорее вкрадчивый резонер.

В диалоге Волков не является направляющей силой, он предоставляет Евтушенко возможность самостоятельно раскрываться, лишь иногда поддразнивая своими запоминающимися, почти хулиганскими уточнениями: «А как именно вы собирались покончить с собой?» или «КГБ вам подкладывает красивую женщину. Что ж тут неприятного?» Несмотря на то что многим такая манера показалась излишне фривольной, я полностью на стороне Волкова. Ведь эта фривольность, равно как и сцены в гримерке, спасает картину от пафоса. Сообщает ей юмор, которого не отражает в своих же историях сам Евтушенко. Эта фривольность возвращает поэта на землю. Она элегантно и неподсудно избавляет Волкова от выполнения того самого обещания – разобраться с величием Евтушенко. Величие отправляется в вечность, а Евтушенко возвращается к нам.

И возвращается вместе с Бродским. Третья серия – это уже не диалог, а своего рода словесный па-де-труа с участием покойного Нобелевского лауреата. Как парафраз каждому утверждению Евтушенко Волков демонстрирует запись своего знаменитого разговора с Иосифом Бродским. История получает необходимый объем, откровение Евтушенко превращается в дуэт с Бродским. Оба поэта, чуть ли не слово в слово повторяют свидетельства друг друга о том, что произошло между ними в Москве и в Нью-Йорке. В фильме Соломон Волков прерывает этот не очень-то дружеский унисон чуть раньше, чем Бродский завершит в «Диалогах» повествование о двуличии Евтушенко.

В фильме мы слышим рассказ Евтушенко о том, что, предложив Бродскому помощь в организации приезда его родителей в США, он, как ни старался, просто не смог ничего сделать. Конечно, расстроился, но объясняться и извиняться не стал. Другое мнение было у Бродского, о чем мы и читаем в книге Волкова: «…Евтух в Москве трепался о том, что в Нью-Йорке к нему в отель прибежал этот подонок Бродский и стал умолять помочь его родителям уехать в Штаты. Но он, Евтушенко, предателям Родины не помогает. Что-то в таком роде. За что и получил в глаз!»

Не прошло и месяца, как Евгений Евтушенко говорил о своих планах — гулко отметить 85-летие нынешним летом. Не успел. В минувшую субботу, первого апреля, поэт, который больше чем поэт, ушел из жизни

Текст: Игорь Вирабов/РГ
Фото: Сергей Куксин/РГ

Он оставался единственным из тех, кому рукоплескал Политехнический. Казалось: откуда силы берутся — столько всего успевать? Теперь не стало и его. «Жить и жить бы на свете, но, наверно, нельзя».

Идут белые снеги. Нам бы успеть в жизни хоть десятую долю того, что успели шестидесятники.

В день смерти поэта Первый канал решил повторить трехсерийный фильм «Диалоги с Евгением Евтушенко», в котором поэт исповедовался (так он сам говорил) перед своим собеседником, писателем, историком культуры Соломоном Волковым. И наш разговор с Волковым — уже постскриптум — о феномене Евтушенко в русской культуре.

Соломон Моисеевич, первое, с чем для вас ассоциируется имя Евтушенко, — это…
Соломон Волков: … это два понятия — оттепель и шестидесятничество. С ними Евгений Евтушенко связан неразрывно. Эти понятия — историческое и художественное — во многом синонимичны, но совпадают не полностью. Чем дальше по времени мы отходим от них, тем больше осознаем их значительность. Вы же помните, как с началом перестройки наступил такой слом в отношении и к оттепели, и к шестидесятничеству: оба этих понятия стали истолковываться с оттенком явно негативным.

Конечно. И самих шестидесятников стали обвинять едва ли не во всех смертных грехах нашей истории.
Соломон Волков: А в последнее время все очевиднее, как шестидесятничество и оттепель не только восстанавливаются в своих правах на достойное место в истории Отечества, но вокруг них возникает новая аура. Новое сияние. Само по себе это невероятно интересное, но и, на мой взгляд, закономерное явление. А говорю я об этом сейчас, потому что — как Хрущев стал важнейшей фигурой оттепели, так и Евтушенко для меня — лидер, ключевая и самая резонансная фигура шестидесятничества.

В последнее время часто, прощаясь с такими крупными личностями, стали произносить фразу: «с ним ушла эпоха»…
Соломон Волков: …Но никогда на моей памяти это не было так справедливо, как в отношении Евтушенко. Говорю это совершенно искренне. Это фигура абсолютно феноменальная и сногсшибательная. Ему было 84 — возраст солидный, и все-таки хочется назвать его уход безвременным. Как бы парадоксально это ни звучало. Этот человек был фонтаном энергии, казалось, Евтушенко был всегда — и должен был бы всегда оставаться. Увы, человек смертен.

Вы говорите — феноменальный. В чем его феномен?
Соломон Волков: Это очень интересная вещь. Для понимания феномена Евтушенко (как и всего шестидесятницества) важно действительно вникнуть в атмосферу эпохи и отойти от привычных шаблонов. Видите ли, оттепель случилась бы и без Хрущева. Как ни странно, очень немногие вспоминают (если вообще вспоминают) и задумываются сейчас над фактами. А факты таковы. Вот Сталин умер 5 марта. Буквально в первые же дни после его смерти о радикальных переменах в образе жизни страны заговорили Берия и Маленков, а вовсе не Хрущев: и о том, что дело врачей сфальсифицировано, и о том, что с практикой культа личности надо кончать. Другое дело, что инициативу вдруг перехватил Хрущев — никто не ожидал, что он окажется хитрее и энергичнее других…

Да, но при чем тут Евтушенко? Какая между этим связь — не очень понятно.
Соломон Волков: Юному Евтушенко, по моему глубокому убеждению, потрафил сам Сталин. В 1952-м, буквально в один год, случились три странные вещи: он, не имевший аттестата зрелости, выгнанный с волчьим билетом, издает свою первую книжку «Разведчики грядущего». В тот же год его принимают в Литинститут и в Союз писателей. В условиях позднего сталинизма, когда все боялись шаг сделать в сторону, это было совершенно экстраординарно. Такое могло произойти только с прямой санкции с самого верха или из чьего-то желания этим верхам угодить — достаточно ведь было, чтобы вождь просто обмолвился: неплохой парнишка — и все, полунамека хватит, чтобы система сработала.

Ну да, это — как в ваших диалогах с ним — Евтушенко рассказывал: Хрущев после одной словесной перепалки подошел в нему на вечере в Кремле, «чтобы все видели, а то сожрут». Тоже хватило бы полунамека.
Соломон Волков: Конечно. Но тогда, еще при жизни Сталина, Евтушенко — нужно понимать, что ему тогда было всего лет двадцать, — умудрился написать и стихотворение о «врачах-убийцах». Позже он вспоминал, что его отговорили от публикации этого стихотворения в семье друзей, которым он прочел. Есть подозрение, что письмо с тем стихотворением он все же послал в газету. Напечатано оно не было — время было напряженное, все боялись недожать или пережать — так что письмо могли списать в архив. Так или иначе, но Евтушенко сам вспоминал этот свой юношеский стихотворный опыт.

Но дальше ведь в сознании молодого Евтушенко случился перелом, можно сказать, судьбоносный?
Соломон Волков: Переломными для него, как вспоминал сам Евтушенко, стали похороны Сталина — когда невозможно было пробраться к Колонному залу, где стоял гроб, и началась давка, вторая Ходынка. Никто, конечно, тогда не вел подсчета жертв, но лучшее описание случившегося кошмара дал как раз Евтушенко в своей автобиографической прозе. Он говорил, что ужас, который он испытал, навсегда подорвал его веру в Сталина.

Вот тут и любопытно это сравнение с Хрущевым. Если для того борьба со сталинизмом была скорее следствием и необходимостью в борьбе за власть — под знаком его колебаний и развивалась оттепель, что в итоге его и погубило, — то Евтушенко, наоборот, прошел безвозвратный путь от юного «сталиниста» до трибуна-антисталиниста, ставшего автором стихотворения «Наследники Сталина». Его напечатали с санкции Хрущева в «Правде», а публикация «Правде» значила не меньше, чем резолюция съезда. Это значило, что возврат к сталинизму невозможен и что такой возврат чреват для страны смертельной угрозой.

Это интересно и важно для понимания пути поэта. Он прошел этот путь очень быстро, став настоящим лидером шестидесятничества.

Громадная страна тогда вздрогнула и… влюбилась. Популярность у Евтушенко была бешеная. Стихами были исписаны тетрадки, поклонники штурмовали аудитории. Кто-то высокомерно называл шестидесятников «эстрадниками» — а это любви к ним не отменяло. Чем Евтушенко завоевывал эту любовь?
Соломон Волков: Для разных читателей он был разным. Мне тогда было лет 14-15. Чем он сразу привлек меня? Откровенностью. Разговором вслух о том, что было абсолютным табу. О чем-то очень человеческом, личном, интимном. «Ты спрашивала шепотом: / «А что потом? / А что потом?»/ Постель была расстелена, / и ты была растеряна…»

В поэзии послевоенных лет было много «барабанного боя» (так Евтушенко охарактеризовал свою первую книжку). Глотком свежего воздуха казалась робкая, наивная лирика Степана Щипачева: «Любовь не вздохи на скамейке / и не прогулки при луне». А тут вдруг… Был ли в СССР секс? Уверяю вас, был даже при Сталине. Постель была. Просто стихов о ней не было. В стихах и прозе жизнь соотносилась с функциональностью комбайнов, тракторов, станков. О том, что жизнь продолжается и после станка, — Евтушенко первый заговорил. И эти стихи — я помню — знали наизусть, повторяли, цитировали все вокруг меня.

Или еще, например: «А что поют артисты джазовые / в интимном, в собственном кругу / тугие бабочки развязывая?/ Я это рассказать могу». Это было то, что мы сейчас называем lifestyle — стиль жизни — этого прежде не было. Это заменяло всех Дейлов Карнеги с их книгами «Как завоевывать друзей», «Как перестать беспокоиться» — обучение современным жизненным правилам тоже взял на себя своими стихами Евтушенко.

Шестидесятники, как известно, еще и заново открыли Америку. Раздвинули границы мира. По крайней мере ездили по миру очень регулярно — и мир ведь их оценил?
Соломон Волков: Евтушенко первый заявил: «Границы мне мешают… / Мне неловко / не знать Буэнос-Айреса, / Нью-Йорка». Заявление о том, что он хочет увидеть мир, — тоже казалось неслыханным. До этого нам не нужен был «берег турецкий» — такой была официальная линия. А Евтушенко заговорил о том, что без этого нельзя, надо увидеть все своими глазами, все пережить и перечувствовать самим. Меня и моих сверстников это мало касалось — нам такая перспектива казалась вовсе несбыточной, но для круга Евтушенко это было важным сигналом…

Позже мне довелось общаться с такими яркими фигурами, как драматург Артур Миллер, поэты Стенли Кьюниц, Уилбур, Джей Смит, писатели Джон Чивер, Апдайк — на них на всех личность Евтушенко производила неизгладимое впечатление. Да о чем говорить, если он сумел очаровать даже таких двух заведомо скептически относившихся ко всему, что исходило из советской России, людей, как Георгий Адамович и Игорь Стравинский.

Шестидесятники, казалось, были дружны — но недолго. Время шло — и они все дальше расходились, стали даже враждовать друг с другом. Отчего?
Соломон Волков: Такого ощущения — коллективизм, плечо к плечу — не было даже у военных поэтов. Ваншенкин, Винокуров, Межиров, Луконин, Слуцкий — они и не могли заявить о себе в СССР как о какой-то группе, объединенной общими программными целями, особой идеологией, как «потерянное поколение» в Англии или «битники» в Штатах. А Евтушенко взял на себя эти функции — и вокруг него сформировались будущие шестидесятники. И надо отдать ему должное — он пронес это через всю свою жизнь. Единственный из всех. Все норовили разбежаться. Он пересказывал байку, которую любил повторять Андрей Вознесенский: о том, как в сумрачном лесу они попались в руки разбойников, и те привязали их к одному дереву, — эта вынужденная участь их и сроднила. Им же стало казаться, что важнее всего доказать, какие они разные, у них разные дороги и ничего общего. Надо отдать должное Евтушенко — он никогда не снимал посвящений бывшим женам, друзьям и сподвижникам, даже тем, кто от него отвернулся. А Белла Ахмадулина, скажем, посвящения Евтушенко сняла…

В новые времена Евтушенко стал депутатом Госдумы — но, кажется, после этого печального опыта он и уехал позже в Америку…
Соломон Волков: Все его депутатские достижения, кажется, ограничились тем, что он, избранный от Харькова, появился на заседании в вышитой рубахе до колен. Он добивался снятия ограничений и бюрократических преград при выезде за границу — ненужные анкетирования, собеседования, на которых выясняли, знает ли выезжающий имя секретаря компартии Нигерии или другие странные подробности.

Ему предлагали и пост министра культуры — он отказался. Наверное, поэт совсем не обязан иметь способности и вкус к работе чиновника. Но вот, скажем, писатель Андре Мальро во Франции не отказался — и оказался хорошим пропагандистом и организатором галльской культуры. Таких организаторских навыков у Евтушенко не было, хотя до последних дней его продолжала заботить мысль о том, какой должна быть национальная идея в России. Он считал — и с этим нельзя не согласиться, — что такой национальной идеей должна быть русская литература и поэзия. Я бы сказал вообще — русская культура. Что, между прочим, было продемонстрировано на открытии Олимпиады в Сочи в 2014 году. Эта тема прозвучала тогда на церемонии с необыкновенной мощью — и русская культура в целом, и такие ее сегменты, как русский авангард начала прошлого века. Вот так и оттепельное искусство, не сомневаюсь, войдет в золотой фонд русской культуры.

Вы рассказывали о том, что, работая над «Диалогами с Евтушенко» в Талсе, записали 50 часов разговоров с ним. В эфир пошло около 3 часов. Что же с остальными 47-ю часами?
Соломон Волков: Огромная часть этих 47 часов — декламация стихов, не своих очень часто, чужих. Евтушенко километрами помнил чужие хорошие стихи, они жили в нем. Это был человек, который состоял из поэзии — в этом была его притягательность, его величие — это было и его «ахиллесовой пятой». Он не мог не откликаться буквально на все происходящее вокруг. И у него была теория, что надо писать как можно больше — на такой волне возникает поэтическая удача. Может быть, для него это работало, может, он был прав. У кого-то это было иначе — скажем, Бродский меньше писал, отбирал тщательнее.

Зато Евтушенко, в отличие от Бродского, оставался объединяющим голосом. Феноменальна его любовь к чужим стихам, ему не нужно было притворяться чтоб восхититься чьей-нибудь удачной поэтической строчкой. Он мог кинуться с объятьями к поэту, который был от него далек, даже на него нападал, — зато Евтушенко понравились его стихи!

Евтушенко и другие шестидесятники умели жить как-то так — лихо и часто безоглядно. Это свойство нынешними литераторами утрачено?
Соломон Волков: Да, утрачено. Все крупные фигуры, которые я знаю, по сравнению с шестидесятниками, очень осторожны, рассудительны, все высчитывают точно. Сказать что у шестидесятников все было исключительно спонтанно, тоже нельзя — но их эмоциональность была в разы больше, чем у современных классиков. Сила этой эмоции у шестидесятников была такова, что она захлестывала все посторонние соображения. В этом у Евтушенко много общего с Ростроповичем. Про того говорили: ну да, он поехал к Берлинской стене играть для самопиара. В ответ мне всегда хотелось спросить: а ты — взял свою виолончельку, поехал к Берлинской стене? Нет, поехал Ростропович.

Евтушенко много раз значился среди кандидатов на Нобелевскую премию. Если б ему дали — это же было бы справедливо?
Соломон Волков: Всем им, шестидесятникам, хотелось Нобелевской премии. Мне кажется, в последние годы Евтушенко слишком много сил направил на то, чтобы обратить на себя внимание Нобелевского комитета. Он не понимал, что это безнадежно, потому что эти люди в твидовых пиджаках с нарукавниками — их психология сформировалась в 60-е годы, они и Дилану дали премию — как своей молодости. А Евтушенко тогда, после выхода своей «Преждевременной автобиографии» — это был его пик — уже начал выходить из этой обоймы. Заметьте: все абсолютно друзья Бродского получили Нобелевскую премию — недавно скончавшийся Дерек Уолкотт, Октавио Пас, Чеслав Милош, — и это все не случайно, это результат скоординированных усилий. И одновременно дискредитировались возможные оппоненты, кандидаты из других сфер. Он не понимал, что это невозможно, — но его неукротимая энергия двигала его в этом направлении.

Вы назовете Евтушенко классиком русской литературы?
Соломон Волков: Если бы я сейчас собрал лучшие стихи Евтушенко — получился бы совсем не тоненький том. Причем сюда вошли бы и ранние стихи, — он был виртуозом поэтического языка с юных лет. Стихи 15-летнего школьника Евтушенко напоминают и лицейские стихи Пушкина: когда мальчик уже все умеет, но пока не знает, что с этим умением сделать. А главное, такой сборник, где видно место каждого стихотворения поэта в общем движении эпохи, — открыл бы, безусловно всем, кто еще не понял, какое огромное место Евтушенко уже занял в истории русской литературы.

Евгений Евтушенко, можно сказать, главный поэт и главный свидетель советской и, частично, постсоветской эпохи, насыщенно прожив свои 80 лет, решил подвести итог. Первых, как говорит он сам, 80-ти лет. И обратился к писателю Соломону Волкову, тому самому, кто создал известную книгу диалогов с И. Бродским. Беседа Евтушенко с Волковым длилась 50 часов.
В интернете появились три части этого интересного разговора. Сколько известных людей! Сколько встреч!
Особый интерес вызывает третья часть "Диалогов" , которая посвящена большой психологической травме, настоящей драме в жизни Евтушенко - его взаимоотношениям с поэтом И.Бродским.

Исповедь поэта, да и авторская постановка Волкова вызвали различные отклики. Что естественно. Каждый пропускает услышанное через собственный опыт, выработанную систему взглядов, свою оценочную шкалу.
Многие, особенно побывавшие на выступлениях Евтушенко, восхищаются поэтом, его мощнейшей энергетикой, блестящим даром актера и рассказчика.
Люди помнят, как умел "держать" зал этот незаурядный человек.
Кого-то удивляет и настораживает попытка оправдать себя в малоприятных взаимоотношениях с великим Бродским, значительно запоздавшая по времени.

Обсуждали эту тему с друзьями.
Евтушенко - легкий такой по жизни, отважный - порхает, не ломается, все у него получается без больших проблем, стихи неплохие пишет, иногда - потрясающие. Добр, людям в беде помогает - тому же Бродскому помог серьезно и не раз - и в Союзе (освободиться), и в Штатах (с устройством на работу).
Да, именем своим пользуется, да, знакомствами нужными, включая КГБ, по дурацкой той жизни - тоже. Но не подлый. Не предатель. Искренний. Конечно, ошибался. Кто нет?

Мучает его пятно на репутации. Стар уже. Не хочет уходить замараным. Да и не лгут вблизи ухода разумные люди.
Несколько раз пытался "разрулить" конфликт, прояснить ситуацию. И формально Бродский согласился, да фактически продолжал его клеймить. И Бродскому верили. Авторитет большой. Да и плохому о других мы легче верим. Так уж устроены...

Интересно, кстати, что Е. сам предсказал в своей жизни Бродского. Стихи про того 15-летнего парнишку - более талантливого, более глубокого, не прошедшего мимо того, мимо чего сам поэт прошел, заметившего то, что он пропустил... Это о Б. И по всей их жизни, по всем отношениям прошла эта линия соревновательности, конкуренции... Увы.

Удивило и огорчило поведение Бродского. Почему-то промолчал на прочитанные Евтушенко ему стихи на смерть Р. Кеннеди. Промолчал... Ни слова! А стихи прекрасные... Но предложил пойти на церемонию прощания, подколов по ходу, что с тобой, мол, всюду пропустят...
Согласившись, пусть даже формально, что мог ошибаться в своем мнении о неблаговидной роли Е. в своей высылке из Союза, продолжал говорить о том плохо...
И усилия его не дать Е. быть принятым на работу (туда же, кстати, куда его самого тот когда-то устроил)... Представил как антиамериканские те самые стихи, что было совсем не так... И снобизм...
Конечно, убежден был в своей правоте. И упрям. Как большинство из нас.
Гениальный поэт - да, человек - сложный.

Может других иной раз подозреваем в том, на что сами можем оказаться способны?
Совсем не осуждаю. Думаю, рассуждаю... Все мы - просто люди. И обстоятельства по жизни случаются разные. Не каждый, далеко не каждый чисто может пройти весь свой путь. Таких - единицы.

Не Моцарт и Сальери, конечно, не Каин и Авель. Два человека. Два таланта. Больший и меньший, да. Плохое чувство зависть. Пусть не коснется оно ничьей души.

Небольшое добавление. Интересную историю рассказала приятельница. Ее мама работала продавцом-заведующей в каком-то белорусском городе. В букинистическом магазине. В один прекрасный день в магазин зашел Евтушенко, где они и познакомились. Поэт вручил заказ на обширный список требующихся ему книг. Философских, исторических, художественных. Который приятельница моя сохраняет по сей день.
Так вот, один только перечень книг впечатляет широкими интересами самого Евтушенко.

Привожу интересный, как всегда у нее, пост belan-olga. И комментарии к нему интересны.
Не со всем согласна. Из мозаики мнений, оценка составляется более полная.
А для тех, кому хочется просмотреть "Диалоги" полностью, они - после поста.

Оригинал взят у belan_olga в Идут снеги большие, аж до боли светлы, и мои, и чужие заметая следы...

**************************************** **************************************** **************************************** **********

Соломон Волков. Диалоги с Евгением Евтушенко. Части 1-я, 2-я

Людей надо знать - это самая трудная из всех наук. Длинно познание человека. Не стоит полностью доверять тому, что человек говорит. Потому что все носят маски, скрывая под ними свою истинную сущность. Eсли позабыть о себе, отрешиться полностью от своих мыслей, чувств и переживаний и сознание свое сосредоточить на собеседнике, не предпосылая к тому никаких личных мыслей, то скрытая сущность его начнет говорить сама за себя. И когда чувствуется, что внешне хочет закрыться от вас человек, внутренне можно открыть его ключом обостренной чуткости. Но не умеем мы так. Всегда спешим. Всегда заняты своим. И растим недоверие, обиды, подозрения.

Потому давайте оставим для себя лучшее, что подарили людям эти замечательные поэты. И поклонимся. С благодарностью.

Режиссер Анна Нельсон. 2013.
Толчком в создании этого фильма стало письмо Евтушенко Волкову: "Дорогой Соломон! У меня есть к тебе предложение. Я готов к разговору. Если тебя это заинтересует, наш разговор станет единственным большим интервью, подытоживающим все эти 80 лет жизни поэта, которого при жизни называют великим в разных странах. А правда это или неправда - надо еще разобраться. Я благодарен тебе на всю жизнь за то, что ты - единственный человек на свете, который возражал Бродскому, когда он незаслуженно оскорблял меня. Это в моих глазах дорого стоит. Ни в коем случае это интервью не связано ни с какими мстительными мыслями. Я считаю Бродского человеком, с которым мы ещё не договорили. (...) Может быть, эта история, которая произошла между нами, (...) послужит предупреждением всем другим, (...) чтобы не терять друг друга при жизни. Не терять взаимопонимания"... Они встретились в городе Талса, штат Оклахома, где Евтушенко живет и работает уже более 20 лет. Эта напряженная беседа длилась 10 дней и уложилась в 50 с лишним часов.