Кочевая империя как социополитическая система. Крадин Н.Н. Кочевая империя как социополитическая система Материалы международной научной конференции

Антропологические теории политогенеза развивались в известной степени независимо от теории политической науки, хотя любой антрополог, знакомый с работами современных политологов, может найти очень много общего в механизмах формирования архаических и современных политических институтов. Если взять, например, широко известные труды Роберта Михелса, посвященные социал-демократическим партиям Западной Европы XX века, то при внимательном чтении все больше и больше склоняешься к мысли, что со времен первых вождеств – номов Шумера и Египта мало что изменилось в социальной практике людей.

Михелс показывает, что любая политическая партия или профсоюзная организация сталкивается в своей деятельности с различными проблемами (организация политических кампаний и выборов, печатная деятельность, ведение переговоров и т. д.). Данная деятельность отнимает много времени и иногда требует специальной подготовки. Если организация включает большое число членов, то нужны дополнительные усилия по их координации. Постепенно формируется управленческий аппарат, который занимается обеспечением жизнедеятельности организации, собирает взносы, ведет переписку и проч.

Партийные функционеры концентрируют в своих руках инфраструктуру организации, органы печати и финансовые средства. Если внутри организации возникает оппозиция, то все эти рычаги могут быть направлены против ревизионистов. Со временем, когда финансовое положение и статус лидеров становятся стабильными, меняется и их психология. Они уже стремятся не столько к выполнению программных установок своей партии, сколько к сохранению собственной стабильности. В этом, по Михелсу, заключается "железный закон олигархии". Замените в нарисованной Михелсом картине некоторые переменные: вместо профсоюза или партячейки поместите группу соседних деревень, вместо взносов – подарки и дань, а вместо парторга вождя – и вы получите типичную картину перерастания вождества в раннее государство. Трудно отделаться от еще одной навязчивой ассоциации – ну чем не "новый политогенез" в постсоветской России и других государствах СНГ.

Возможно, кому-то вышеизложенное может показаться чересчур метафоричным. Однако здесь есть над чем поразмыслить. Настолько ли сильно отличаются механизмы формирования структур власти в архаических и современных обществах? Политическая антропология помогает понять, что современная политика своими корнями уходит в прошлое, а определенные формы социальности можно проследить в сообществах высших животных. Политическая антропология также имеет большое значение для понимания политических процессов в современных обществах, которые находятся на пути построения демократической системы правления. Недоучет того, что характер институтов власти и политических процессов в данных обществах имеет во многом "традиционный" (в терминологии Макса Вебера) характер, прямое, некритическое заимствование западных либеральных ценностей может привести к противоположным и непредсказуемым результатам. Многопартийность может вылиться в формирование партийных структур на родоплеменной или конфессиональной основе, а затем привести к крупномасштабным межэтническим или религиозным конфликтам. Разделение властей может привести к хаосу и беспорядкам (так как для традиционных обществ, по сути, не характерен принцип разделения властей), а затем и к установлению открытой военной хунты и т. д.

В западной социальной науке политическая антропология занимает важное место. В нашей стране политантропология как самостоятельная дисциплина – достаточно новое направление. В советское время предмет ее исследования фактически находился под запретом, поскольку на изучение теории власти был наложен неофициальный мораторий. Единственное исключение – книга Л.Е. Куббеля "Очерки потестарно-политической этнографии" (1988), в которой автор – известный отечественный африканист – главное внимание уделил эволюции архаических и колониальных обществ (необходимо помнить, что западное название науки "антропология" во многом синонимично отечественному термину "этнография"). Эта работа оказала большое влияние на целое поколение исследователей. Но с момента выхода монографии прошло более десяти лет, она давно стала библиографической редкостью, а ряд ее положений должен быть пересмотрен в свете данных современной науки.

Только в годы "расцвета" перестройки, и особенно после 1991 г., стало возможным говорить прямым текстом о предмете и целях политической антропологии в полном объеме, о многочисленных примерах архаических и традиционных элементов власти в политической культуре СССР и постсоветских стран СНГ. Данная дисциплина включена в стандарты для преподавания политологам и социологам, ее стали осваивать будущие профессиональные социоантропологи. Но книг по политантропологической тематике по-прежнему немного. Практически нет учебников и пособий для студентов вузов. Именно это обстоятельство побудило меня взяться за написание данной работы. Однако выяснилось, что избранная тема настолько обширна, что я оказался не в состоянии охватить ее полностью.

В ряде случаев пришлось касаться проблем иных наук. Но это участь большинства учебных пособий. Авторы подобных изданий вынуждены вторгаться в область смежных дисциплин, где их компетенция недостаточно полна. За все возможные ошибки и неточности ответственность лежит только на мне.

Предлагаемая книга написана в первую очередь для тех, кто недостаточно хорошо знаком с предметом и проблематикой политической антропологии. Пытливым студентам, которые не удовлетворяются материалом учебника, приготовлен маленький сюрприз – расширенный список литературы. В списке этом по причине нехватки места упоминаются далеко не все работы. Однако все они имеют отношение к политической антропологии. Кроме этого, по смежным вопросам ссылки на дополнительные публикации я давал прямо в тексте, стараясь по возможности учесть всю наиболее важную литературу.

В основу учебного пособия положены лекционные курсы, прочитанные в течение 1995-2000 гг. Публикация этой работы стала возможной благодаря гранту ФЦП "Интеграция" (М422-06), а также некоторым моим собственным исследованиям, выполненным при поддержке ряда научных фондов: РГНФ (97-01-00533), Фонда Сороса (1998, № HAG803), МОНФ (1998, № 224). Хотелось бы высказать признательность за ценные советы и пожелания О.Ю. Артемову, Д.М. Бондаренко, Л.С. Васильеву, Х.Дж.М. Классену, А.В. Коротаеву, Л. Крэдеру, В.А. Лыншу, Ю.В. Павленко, В.А. Попову, А.И. Фурсову, А.М. Хазанову.

У нас безотказное оружие – базисная теория феодализма,

разработанная в тиши кабинетов и лабораторий, на пыльных

раскопах, в солидных дискуссиях. Жаль только, что дон Рэба

понятия не имеет об этой теории .

Крадин Н.Н. Кочевая империя как социополитическая система // Проблемы археологии скифо-сибирского мира (социальная структура и общественные отношения): тезисы всесоюзной археолог.конф. Ч. I. Кемеровский гос. ун-т. - Кемерово: КемГУ, 1989. С. 19-23.

Достаточно убедительно аргументированной теоретически концепции общественного строя кочевых народов еще не создано. Это наглядно демонстрируется парадоксами и проблемами, которые стоят перед кочевниковедами на нынешнем этапе. Думается, мало кто сомневается в том, что земледелие имеет несравненно большие потенции для развития, чем кочевое или полукочевое скотоводство. Но как тогда объяснить факт того, что кочевые империи охватывали территории несоизмеримо большие, чем даже самые великие из земледельческих государств? Более того, эти земледельческие государства, имевшие высокоразвитую экономику и громадное население, они часто вынуждали платить дань. Еще менее объясним факт того, что у номадов при рано появившейся собственности на средства производства (скот) и социальной стратификации раннеклассовая структура, за исключением, быть может, одного-двух случаев, так и не сложилась.

Этот набор парадоксов, впервые сформулированных английским историком-востоковедом Э. Гелянером, в отечественной литературе решался двояким образом: либо посредством завышения уровня «базиса», либо путем занижения уровня развития «надстройки». По первому пути пошли сторонники теории «кочевого феодализма», причем не столько ее основоположник Б.Я. Владимирцев, сколько его последователи. Ими существенно завышалась степень развития исследуемых кочевых обществ, искажались факты в поисках несуществующих классов, частной собственности и государства. По второму пути пошел Г.Е. Марков. Он первым вырвался из заколдованного круга парадигмы «кочевого феодализма» и дал ее критику. Однако вряд ли правомерно сведение им всех высших форм общественной организации номадов только к «военной демократии». Между тем большая часть обществ, которые исследовал Г.Е. Марков, имела иерархическую природу (в основном это вождества), а некоторые, возможно, и раннеклассовый характер.

Думается, решение большей части этих парадоксов возможно посредством смещения угла зрения. Нужно посмотреть на кочевников не глазами земледельцев (они варвары, и все у них недоразвитое), а «изнутри”, с точки зрения самих номадов и, соответственно, исходя из условий их существования, попытаться объяснить феномен социополитической структуры. Под условиями существования здесь понимается самый широкий спектр факторов: и природно-экологическая среда, опосредованная колебаниями климата; и экстенсивная экономика номадов, толкавшая их на установление торговых контактов с земледельцами, а в случае отказа вынуждавшая браться за оружие; и множество внешних и внутренних политических причин (давление эемледельческих цивилизаций, междоусобные войны за скот и пастбища и др.); и наконец, этноинтегрирующие импульсы (отчасти в том понимании, которое предлагает Л.H. Гумилев) — в конечном счете все это, в большей либо в меньшей степени, способствовало формированию во многом уникальной формы социополитической организации номадов — кочевой империи.

Что же в таком случае понимать под последней? Кочевая империя — это сложная, занимающая относительно большое пространство общественная система, состоящая из кочевого «ядра», имеющего форму иерархической (военно-иерархической) пирамидальной структуры при сравнительно неразвитой внутренней эксплуатации (с точки зрения теории эволюции форм потестарно-политической организации это, наверное, могло быть как вождество, так и раннее государство) и зависимой, эксплуатирующейся, как правило, посредством данничества территории, в которую могли входить как земледельческие, так я другие народы.

Для кочевого «ядра», или, иначе говоря, номадной подсистемы империи характерны многоступенчатый, иерархический характер социальной организации, в которой низшие звенья основаны на действительных экономических связях, кровном родстве, принципах трудовой кооперации, а более высокие уровни характеризуются фиктивным генеалогическим родством, военными потестарно-политическими и др. связями; триадный (в редких случаях — дуальный) принцип социальной организации на ее высшем уровне; военно-иерархический характер социальной организации, как правило, по «десятичному» принципу (используя терминологию Г.Е. Маркова и В. Кёнига «военно-кочевое агрегатное состояние»).

По характеру отношений, складывающихся между номадной и земледельческой подсистемами можно выделить три типа кочевых империй. Следует только отметить, что подобная работа по типологизация кочевых обществ проводилась и другими исследователями, особенно С.А. Плетневой и А.М. Хазановым. Монография «Кочевники средневековья» первого автора требует специального рассмотрения, а позиции, сформулированные в книгах А.М. Хазанова, во многом послужили основой для предложенной ниже схемы.

В первом случае кочевники и земледельцы не составляли ни единой взаимосвязанной экономической системы, ни тем более единого политического организма. Получение прибавочного продукта, необходимого для существования «ядра», происходило посредством «дистанционной эксплуатации» (термин А.И. Фурсова). Здесь следует оговориться, что в данном случае ко многим земледельческим обществам термины «зависимый» и «подсистема» могут быть применены достаточно условно, но с точки зрения организации системы это оправдано. Земледельцы выступали для кочевников в качестве дополнительного энергетического источника, т.е. в этом смысле как часть их системы и, думается, что не будь этого источника, возможности для создания крупных объединений в степи были бы более ограничены. В качестве примера империй этого типа можно назвать большую часть держав Евразии: сюнну, сяньби, тюрки, уйгуры и др.

Кочевые империи второго типа характеризуются тем, что кочевая и оседлая подсистемы составляют единый политический организм, однако между их экономическими системами отсутствует тесная связь. Классическими вариантами являются Юаньская империя и Золотая Орда. Возможны три варианта в эволюции империй этого типа: 1) отделение земледельческой подсистемы, запустение городов, номадизация населения, переход империй второго типа в империи первого типа или распад вовсе; 2) дальнейшая седентеризация и превращение в комплексное земледельческо-скотоводческое государство, дальнейшее развитие которого определяется закономерностями, характерными для оседлых обществ. Этот вариант эволюции возможен только в зонах, благоприятствующих как для земледелия, так и для скотоводства; 3) миграция номадов на территорию земледельческого государства и превращение в империю третьего типа.

Кочевые империи третьего типа создавались после того, как номады завоевывали земледельческие общества и перемещались на их территорию. Соответственно кочевое «ядро» и землодельческо-городское население входили в состав одного социального организма. Экспансия номадов, как правило, отрицательно влияла на экономическое и социальное развитие общества в целом. Только земледельческая экономика и города, являвшиеся центрами торговли и ремесла, могли стать тем фундаментом, на основе которого представлялось возможным дальнейшее развитие. Но для этого было необходимо пожертвовать кочевым образом жизни. «Хотя (вы) получили Поднебесную сидя на коне, но нельзя управлять (ею) сидя на ноне» — так сформулировал эту мысль Елюй Чу-цай, обращаясь к монгольскому Великому Хану. К числу империй этого типа можно отнести государство ильханов в Иране, Тоба Вэй в Китае, многие из «варварских королевств» Европы и др.

Следует заметить, что выделенные типы нужно рассматривать скорее не как «типы» в историко-археологическом понимании этого термина, а как возможные «моменты» (стоп-кадры) в вариативных линиях эволюции кочевых обществ. К примеру, Монгольская империя, созданная Чингисханом, была сначала империей первого типа. В процессе завоеваний она превратилась в империю второго типа (Юань), а после поражения в Китае снова трансформировалась в империю первого-типа. Или Скифия — прошла длительную эволюцию от первого типа к третьему. При этом возможность перехода империй из одного состояния в другое определялась в большей степени состоянием дел в земледельческих государствах. Ни сюнну, ни тюрки не смогли завоевать Китай. Только с падением Ханьской империи было создано государство Тоба Вэй.

Чаще всего «первичными» были империи первого типа, хотя теоретически вариабелен результат миграции и завоевания земледельческого государства племенной конфедерацией. Кроме того, империи третьего типа в случаях, когда номады и земледельцы изначально занимали одну экологическую зону, как это было в африканском Межозерье (впрочем, тут точнее говорить о скотоводах, полуоседлых или полукочевых), могли образовываться сразу, минуя фазу первого типа.

Империи второго типа были своеобразной переходной моделью, однако они могли существовать длительное время и достаточно сильно отличались от империй первого и третьего типов. От первых их отличал характер эксплуатации, более регулярный, и его последствия: урбанизация в степи как возможный вариант усиления эксплуатации простых кочевников, формирование бюрократического аппарата для управления завоеванными оседло-городскими обществами. От третьих их отличала политическая неустойчивость и патологическая обреченность на неуспех. В конечном счете их падение было делом времени (время о точки зрения индивида и с позиций Клио — понятия неоднозначные). Только ориентация на третью модель могла привести к социальному развитию.

Предисловие

Антропологические теории политогенеза развивались в известной степени независимо от теории политической науки, хотя любой антрополог, знакомый с работами современных политологов, может найти очень много общего в механизмах формирования архаических и современных политических институтов. Если взять, например, широко известные труды Роберта Михелса, посвященные социал-демократическим партиям Западной Европы XX века, то при внимательном чтении все больше и больше склоняешься к мысли, что со времен первых вождеств-номов Шумера и Египта мало что изменилось в социальной практике людей. Михелс показывает, что любая политическая партия или профсоюзная организация сталкивается в своей деятельности с различными проблемами (организация политических кампаний и выборов, печатная деятельность, ведение переговоров и т. д.). Данная деятельность отнимает много времени и иногда требует специальной подготовки. Если организация включает большое число членов, то нужны дополнительные усилия по их координации. Постепенно формируется управленческий аппарат, который занимается обеспечением жизнедеятельности организации, собирает взносы, ведет переписку и проч. Партийные функционеры концентрируют в своих руках инфраструктуру организации, органы печати и финансовые средства. Если внутри организации возникает оппозиция, то все эти рычаги могут быть направлены против ревизионистов. Со временем, когда финансовое положение и статус лидеров становятся стабильными, меняется и их психология. Они уже стремятся не столько к выполнению программных установок своей партии, сколько к сохранению собственной стабильности. В этом, по Михелсу, заключается "железный закон олигархии". Замените в нарисованной Михелсом картине некоторые переменные: вместо профсоюза или партячейки поместите группу соседних деревень, вместо взносов - подарки и дань, а вместо парторга вождя - и вы получите типичную картину перерастания вождества в раннее государство. Трудно отделаться от еще одной навязчивой ассоциации - ну чем не "новый политогенез" в постсоветской России и других государствах СНГ. (3) Возможно, кому-то вышеизложенное может показаться чересчур метафоричным. Однако здесь есть над чем поразмыслить. Настолько ли сильно отличаются механизмы формирования структур власти в архаических и современных обществах? Политическая антропология помогает понять, что современная политика своими корнями уходит в прошлое, а определенные формы социальности можно проследить в сообществах высших животных. Политическая антропология также имеет большое значение для понимания политических процессов в современных обществах, которые находятся на пути построения демократической системы правления. Недоучет того, что характер институтов власти и политических процессов в данных обществах имеет во многом "традиционный" (в терминологии Макса Вебера) характер, прямое, некритическое заимствование западных либеральных ценностей может привести к противоположным и непредсказуемым результатам. Многопартийность может вылиться в формирование партийных структур на родоплеменной или конфессиональной основе, а затем привести к крупномасштабным межэтническим или религиозным конфликтам. Разделение властей может привести к хаосу и беспорядкам (так как для традиционных обществ, по сути, не характерен принцип разделения властей), а затем и к установлению открытой военной хунты и т. д. В западной социальной науке политическая антропология занимает важное место. В нашей стране политантропология как самостоятельная дисциплина - достаточно новое направление. В советское время предмет ее исследования фактически находился под запретом, поскольку на изучение теории власти был наложен неофициальный мораторий. Единственное исключение - книга Л.Е. Куббеля "Очерки потестарно-политической этнографии" (1988), в которой автор - известный отечественный африканист - главное внимание уделил эволюции архаических и колониальных обществ (необходимо помнить, что западное название науки "антропология" во многом синонимично отечественному термину "этнография"). Эта работа оказала большое влияние на целое поколение исследователей. Но с момента выхода монографии прошло более десяти лет, она давно стала библиографической редкостью, а ряд ее положений должен быть пересмотрен в свете данных современной науки. Только в годы "расцвета" перестройки, и особенно после 1991 г., стало возможным говорить прямым текстом о предмете и целях политической антропологии в полном объеме, о многочисленных примерах архаических и традиционных элементов власти в политической культуре СССР и постсоветских стран СНГ. Данная дисциплина включена в стандарты для преподавания политологам и социологам, ее стали осваивать будущие профессиональные социоантропологи. Но книг по политантропологической тематике по-прежнему немного. Практически нет учебников и пособий для студентов вузов. Именно это обстоятельство побудило меня взяться за написание данной работы. Однако выяснилось, что избранная тема настолько обширна, что я оказался не в состоянии охватить ее полностью. (4) В ряде случаев пришлось касаться проблем иных наук. Но это участь большинства учебных пособий. Авторы подобных изданий вынуждены вторгаться в область смежных дисциплин, где их компетенция недостаточно полна. За все возможные ошибки и неточности ответственность лежит только на мне. Предлагаемая книга написана в первую очередь для тех, кто недостаточно хорошо знаком с предметом и проблематикой политической антропологии. Пытливым студентам, которые не удовлетворяются материалом учебника, приготовлен маленький сюрприз - расширенный список литературы. В списке этом по причине нехватки места упоминаются далеко не все работы. Однако все они имеют отношение к политической антропологии. Кроме этого, по смежным вопросам ссылки на дополнительные публикации я давал прямо в тексте, стараясь по возможности учесть всю наиболее важную литературу. В основу учебного пособия положены лекционные курсы, прочитанные в течение 1995-2000 гг. Публикация этой работы стала возможной благодаря гранту ФЦП "Интеграция" (М422-06), а также некоторым моим собственным исследованиям, выполненным при поддержке ряда научных фондов: РГНФ (97-01-00533), Фонда Сороса (1998, № HAG803), МОНФ (1998, № 224). Хотелось бы высказать признательность за ценные советы и пожелания О.Ю. Артемову, Д.М. Бондаренко, Л.С. Васильеву, Х.Дж.М. Классену, А.В. Коротаеву, Л. Крэдеру, В.А. Лыншу, Ю.В. Павленко, В.А. Попову, А.И. Фурсову, А.М. Хазанову.

У нас безотказное оружие - базисная теория феодализма,
разработанная в тиши кабинетов и лабораторий, на пыльных
раскопах, в солидных дискуссиях. Жаль только, что дон Рэба
понятия не имеет об этой теории 1 .

Глава 1

^ ПРЕДМЕТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ

1. Что такое антропология?

Политическая антропология сложилась как одно из ответвлений антропологической науки. В самом широком смысле антропология (от греч . антропос - человек) - это совокупность научных знаний о природе человека и его деятельности. Иногда в современной отечественной литературе встречаются высказывания, что антропология, главным образом социальная и культурная антропология, - молодая наука, находящаяся на этапе своего становления. Однако это далеко не так. Первая кафедра социальной антропологии была создана еще в 1908 г. при Ливерпульском университете Дж. Фрэзером, хотя реально данная дисциплина сформировалась еще в XIX в. В настоящее время антропология представляет собой целый комплекс наук о человеке и его деятельности. Только в США антропология преподается более чем в 400 высших учебных заведениях, которые ежегодно выпускают 9000 бакалавров. Около 11 000 антропологов состоят членами Американской антропологической ассоциации, более 400 человек ежегодно получают ученую степень доктора философии (PhD) по антропологическим специальностям. Раз в пять лет проводятся международные конгрессы антропологических и этнографических наук, на которые съезжаются ученые со всего мира. Интеллектуальным предшественником современной антропологии был философский антропологизм мыслителей ХVIII-ХIX вв., согласно которому, только исходя из человеческой сущности, можно разработать систему представлений о природе, обществе, познании (Л. Фейербах, М. Шелер, Ф. Ницше, Н. Чернышевский и др.). Однако уже изначально антропология мыслилась шире, чем просто философское осмысление проблем человеческой сущности. Помимо философской антропологии в ее состав включались и другие дисциплины и концепции. Со второй половины XIX в. понимание антропологии изменилось. (6) Накопление научной информации неизбежно вело к дифференциации гуманитарного знания. Постепенно выделились в самостоятельные науки политическая экономия, социология, психология, история, филология и т. д. В этот же период сформировалась и антропология (в XIX в. ее нередко называли этнологией) - дисциплина, изучающая народы, находящиеся вовне цивилизованного мира. По причине ограниченности источников по истории бесписьменных архаических народов, а также в силу особенностей исследовательской работы в данных культурах, когда антрополог должен был в одинаковой степени иметь высокую подготовку в самых различных областях науки, такие дисциплины, как в первую очередь физическая антропология (или естественная история человека), этнография, археология, не могли существовать одна без другой. Это привело не столько к их дифференциации (хотя в некоторых странах, в том числе и у нас, они до сих пор считаются самостоятельными науками), сколько к интеграции их в единый междисциплинарный комплекс. В то же время постепенно философско-антропологическая проблематика оказалась выведенной за рамки собственно антропологии. В настоящее время антропологическую науку, как правило, подразделяют на две большие части: физическую и культурную (или иначе социальную ) антропологию. Первая изучает физическое строение человеческого тела и антропогенез (т. е. проблему происхождения человека). Вторая представляет собой комплекс самостоятельных дисциплин (археология, лингвистика, фольклористика, этнография и, наконец, собственно культурная или социальная антропология), рассматривающих в целостности культуру того или иного народа.

В самом широком смысле культурная антропология изучает хозяйственный быт, социальные системы, обычаи и идеологические представления архаических народов. Нередко понятия "культурная" и "социальная" антропология рассматривают как синонимы (первый термин используется в основном в США, второй - в странах Западной Европы, особенно в Великобритании). Однако между ними есть некоторая разница. Если британские антропологи рассматривают культуру как составную часть человеческого общества, то их заокеанские коллеги вслед за Л. Уайтом полагают, что социальность присуща не только людям, но и высшим животным. "Именно культура, а не общество выступает в качестве отличительной особенности человека, научное исследование этой особенности должно быть названо скорее культурологией, а не социологией" (White 1949: 116). Исторически сложилось так, что антропологи по преимуществу занимались изучением и реконструкцией образа жизни бесписьменных ("доисторических") народов. В то же время антропология не прервала связи с другими общественными науками. Не случайно многие исследователи определяли социальную антропологию как "отрасль социологии, изучающей примитивные общества". Однако в 50-60-е годы XX в. в антропологии (7) наметилась естественная тенденция к некоторому сужению объекта исследований: с накоплением знаний ученые стали переходить к более углубленному изучению отдельных аспектов культуры - технологии, социальной организации, семейно-брачным отношениям, верованиям и проч. Концентрируя свои усилия на отдельном направлении, некоторые из антропологов пришли к осознанию актуальности расширения временных рамок своих исследований, а также к необходимости более тесной кооперации с другими науками - экономикой, демографией, социологией и проч. Все это привело к появлению ряда новых интересных субдисциплин культурной антропологии, таких как экономическая и юридическая антропология, дополняющие классическую политическую экономию, а также историю государства и права, наконец, сформировалась особая, пограничная с политическими науками, дисциплина - политическая антропология. В отечественной литературе исследования исторических структур власти осуществлялись в рамках комплекса исторических наук (собственно истории, археологии и этнографии). Для марксистской науки термин "политическая антропология" был неприемлем в силу двух причин. Во-первых, в силу того, что в отечественной науке "социальную антропологию" традиционно было принято считать не самостоятельной наукой, а одной из исторических наук и именовать "этнографией" (антропологами у нас называли только тех, кто занимался физической антропологией ). Во-вторых, потому, что согласно марксистской теории политика существует только в классовом обществе, тогда как отношения в первобытном обществе не могут считаться политическими. Следовательно, для обозначения последних необходим совершенно иной термин. В 1970-е годы отечественными этнографами было предложено именовать отношения в первобытном обществе потестарными (от лат . potestas - власть), хотя введение такого термина нельзя признать особенно удачным. Ведь отношения власти существуют не только в первобытности, а во всех стадиальных типах общества. В 1979 г. Л.Е. Куббель предложил называть политическую антропологию термином "потестарно-политическая этнография", а спустя десять лет им была написана первая (и пока, в сущности, единственная обобщающая) книга на русском языке на данную тему (Куббель 1979; 1988). Несмотря на официальное игнорирование, термин "политическая антропология" тем не менее постепенно вошел в лексикон отечественных исследователей. С середины 1980-х годов он все чаще и чаще стал встречаться в работах этнографов-антропологов и востоковедов. В настоящее время "политическая антропология" официально вошла в перечень научных дисциплин в высших учебных заведениях, она читается студентам антропологических, социологических и политологических специальностей. Студенты-историки изучают аналогичные проблемы в программе курсов "История первобытного общества", "История древнего мира" и "Этнография".

(8) 2. Политическая антропология. Понятие политической антропологии

Поскольку антропологи занимались в основном изучением неевропейских цивилизаций и культур, предметом изучения политической антропологии стали механизмы и институты власти и социального контроля преимущественно в доиндустриальных и посттрадиционных обществах. С этим согласны большинство специалистов. Так, Ж. Баландье полагает, что в задачи политической антропологии входит сравнительное изучение политической организации первобытных и архаических обществ (Balandier 1967: 6-9). С ним перекликается Л.Е. Куббель, по которому предметом потестарно-политической этнографии являются отношения власти и управления обществом преимущественно в доиндустриальные эпохи (Куббель 1979; 1988). Схожие определения политической антропологии даются в большинстве западных специальных словарей, энциклопедий и справочников по социокультурной антропологии и политологии. В одном из подобных изданий, воспроизведенных в журнале "Политические исследования" (1993, №1), дано следующее определение: Политическая антропология - изучение институтов управления и соответствующей практики у этнических сообществ, в особенности в примитивных обществах и в обществах с племенным строем. Политическая антропология выясняет связь политического поведения с более широкой групповой культурой и исследует то, какими путями происходит развитие политических институтов и практики.

М. Абеле несколько расширяет предмет политической антропологии. Он считает, что в ее задачи входит "изучение властных процессов и систем, пронизывающих наши структуры, и способов, в которых проявляются корни и формы политического действия в наших обществах" (Абеле 1998: 30). В.В. Бочаров пытается объединить обе точки зрения. По его мнению, первоначально политическая антропология изучала системы властно-управленческих отношений в традиционных обществах. В настоящее же время она должна стать прикладной наукой, направленной на оптимизацию принимаемых в процессе управленческой деятельности решений в условиях, когда в качестве управляемых выступают полиэтничные субъекты, политическая культура которых густо замешана на традиционном субстрате (Бочаров 1998: 141). (9) В итоге, можно определить предмет изучения данной дисциплины как совокупность институтов контроля и власти в доиндустриалъных обществах: структура данных институтов и их сравнительная типология, анализ причин и факторов преобразования одних форм в другие, проблема адаптации, инкорпорации и трансформации традиционных механизмов контроля в современных политических институтах. Исходя из этого, политическую антропологию можно дефинировать как антропологическую дисциплину, изучающую народы мира с целью выявления особенностей политической организации в исторической динамике .

Крадин Н.Н. ПОЛИТИЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ. М., 2004.

Предисловие

Антропологические теории политогенеза развивались в известной степени независимо от

теории политической науки, хотя любой антрополог, знакомый с работами современных

политологов, может найти очень много общего в механизмах формирования архаических и

современных политических институтов. Если взять, например, широко известные труды

Роберта Михелса, посвященные социал-демократическим партиям Западной Европы XX века, то

при внимательном чтении все больше и больше склоняешься к мысли, что со времен первых

вождеств-номов Шумера и Египта мало что изменилось в социальной практике людей. Михелс

показывает, что любая политическая партия или профсоюзная организация сталкивается в

своей деятельности с различными проблемами (организация политических кампаний и

выборов, печатная деятельность, ведение переговоров и т. д.). Данная деятельность отнимает

много времени и иногда требует специальной подготовки. Если организация включает большое

число членов, то нужны дополнительные усилия по их координации. Постепенно формируется

управленческий аппарат, который занимается обеспечением жизнедеятельности организации,

собирает взносы, ведет переписку и проч. Партийные функционеры концентрируют в своих

руках инфраструктуру организации, органы печати и финансовые средства. Если внутри

организации возникает оппозиция, то все эти рычаги могут быть направлены против

ревизионистов. Со временем, когда финансовое положение и статус лидеров становятся

стабильными, меняется и их психология. Они уже стремятся не столько к выполнению

программных установок своей партии, сколько к сохранению собственной стабильности. В этом,

по Михелсу, заключается "железный закон олигархии". Замените в нарисованной Михелсом

картине некоторые переменные: вместо профсоюза или партячейки поместите группу соседних

деревень, вместо взносов - подарки и дань, а вместо парторга вождя - и вы получите типичную

картину перерастания вождества в раннее государство. Трудно отделаться от еще одной

навязчивой ассоциации - ну чем не "новый политогенез" в постсоветской России и других

государствах СНГ. (3) Возможно, кому-то вышеизложенное может показаться чересчур

механизмы формирования структур власти в архаических и современных обществах?

Политическая антропология помогает понять, что современная политика своими корнями

уходит в прошлое, а определенные формы социальности можно проследить в сообществах

высших животных. Политическая антропология также имеет большое значение для понимания

политических процессов в современных обществах, которые находятся на пути построения

демократической системы правления. Недоучет того, что характер институтов власти и

политических процессов в данных обществах имеет во многом "традиционный" (в

терминологии Макса Вебера) характер, прямое, некритическое заимствование западных

либеральных ценностей может привести к противоположным и непредсказуемым результатам.

Многопартийность может вылиться в формирование партийных структур на родоплеменной

или конфессиональной основе, а затем привести к крупномасштабным межэтническим или

религиозным конфликтам. Разделение властей может привести к хаосу и беспорядкам (так как

для традиционных обществ, по сути, не характерен принцип разделения властей), а затем и к

установлению открытой военной хунты и т. д. В западной социальной науке политическая

антропология занимает важное место. В нашей стране политантропология как

самостоятельная дисциплина - достаточно новое направление. В советское время предмет ее

исследования фактически находился под запретом, поскольку на изучение теории власти был

наложен неофициальный мораторий. Единственное исключение - книга Л.Е. Куббеля "Очерки

потестарно-политической этнографии" (1988), в которой автор - известный отечественный

африканист - главное внимание уделил эволюции архаических и колониальных обществ

(необходимо помнить, что западное название науки "антропология" во многом синонимично

отечественному термину "этнография"). Эта работа оказала большое влияние на целое

поколение исследователей. Но с момента выхода монографии прошло более десяти лет, она

давно стала библиографической редкостью, а ряд ее положений должен быть пересмотрен в

свете данных современной науки. Только в годы "расцвета" перестройки, и особенно после

1991 г., стало возможным говорить прямым текстом о предмете и целях политической

антропологии в полном объеме, о многочисленных примерах архаических и традиционных

элементов власти в политической культуре СССР и постсоветских стран СНГ. Данная

дисциплина включена в стандарты для преподавания политологам и социологам, ее стали

осваивать будущие профессиональные социоантропологи. Но книг по политантропологической

тематике по-прежнему немного. Практически нет учебников и пособий для студентов вузов.

Именно это обстоятельство побудило меня взяться за написание данной работы. Однако

выяснилось, что избранная тема настолько обширна, что я оказался не в состоянии охватить ее

полностью. (4) В ряде случаев пришлось касаться проблем иных наук. Но это участь

смежных дисциплин, где их компетенция недостаточно полна. За все возможные ошибки и

неточности ответственность лежит только на мне. Предлагаемая книга написана в первую

очередь для тех, кто недостаточно хорошо знаком с предметом и проблематикой политической

антропологии. Пытливым студентам, которые не удовлетворяются материалом учебника,

приготовлен маленький сюрприз - расширенный список литературы. В списке этом по причине

нехватки места упоминаются далеко не все работы. Однако все они имеют отношение к

политической антропологии. Кроме этого, по смежным вопросам ссылки на дополнительные

публикации я давал прямо в тексте, стараясь по возможности учесть всю наиболее важную

1995-2000 гг. Публикация этой работы стала возможной благодаря гранту ФЦП "Интеграция"

(М422-06), а также некоторым моим собственным исследованиям, выполненным при поддержке

ряда научных фондов: РГНФ (97-01-00533), Фонда Сороса (1998, № HAG803), МОНФ (1998, №

224). Хотелось бы высказать признательность за ценные советы и пожелания О.Ю. Артемову,

Д.М. Бондаренко, Л.С. Васильеву, Х.Дж.М. Классену, А.В. Коротаеву, Л. Крэдеру, В.А. Лыншу,

Ю.В. Павленко, В.А. Попову, А.И. Фурсову, А.М. Хазанову.

У нас безотказное оружие - базисная теория феодализма,

разработанная в тиши кабинетов и лабораторий, на пыльных

раскопах, в солидных дискуссиях. Жаль только, что дон Рэба

понятия не имеет об этой теории.

ПРЕДМЕТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ

1. Что такое антропология?

Политическая антропология сложилась как одно из ответвлений антропологической науки. В

самом широком смысле антропология (от греч . антропос - человек) - это совокупность научных

знаний о природе человека и его деятельности. Иногда в современной отечественной

литературе встречаются высказывания, что антропология, главным образом социальная и

культурная антропология, - молодая наука, находящаяся на этапе своего становления. Однако

Ливерпульском университете Дж. Фрэзером, хотя реально данная дисциплина сформировалась

еще в XIX в. В настоящее время антропология представляет собой целый комплекс наук о

человеке и его деятельности. Только в США антропология преподается более чем в 400 высших

учебных заведениях, которые ежегодно выпускают 9000 бакалавров. Около 11 000

антропологов состоят членами Американской антропологической ассоциации, более 400

человек ежегодно получают ученую степень доктора философии (PhD) по антропологическим

специальностям. Раз в пять лет проводятся международные конгрессы антропологических и

этнографических наук, на которые съезжаются ученые со всего мира. Интеллектуальным

предшественником современной антропологии был философский антропологизм мыслителей

ХVIII-ХIX вв., согласно которому, только исходя из человеческой сущности, можно разработать

систему представлений о природе, обществе, познании (Л. Фейербах, М. Шелер, Ф. Ницше, Н.

Чернышевский и др.). Однако уже изначально антропология мыслилась шире, чем просто

философское осмысление проблем человеческой сущности. Помимо философской антропологии

в ее состав включались и другие дисциплины и концепции. Со второй половины XIX в.

понимание антропологии изменилось. (6) Накопление научной информации неизбежно вело к

дифференциации гуманитарного знания. Постепенно выделились в самостоятельные науки

политическая экономия, социология, психология, история, филология и т. д. В этот же период

сформировалась и антропология (в XIX в. ее нередко называли этнологией) - дисциплина,

изучающая народы, находящиеся вовне цивилизованного мира. По причине ограниченности

источников по истории бесписьменных архаических народов, а также в силу особенностей

исследовательской работы в данных культурах, когда антрополог должен был в одинаковой

степени иметь высокую подготовку в самых различных областях науки, такие дисциплины, как

в первую очередь физическая антропология (или естественная история человека), этнография,

археология, не могли существовать одна без другой. Это привело не столько к их

дифференциации (хотя в некоторых странах, в том числе и у нас, они до сих пор считаются

самостоятельными науками), сколько к интеграции их в единый междисциплинарный комплекс.

В то же время постепенно философско-антропологическая проблематика оказалась

выведенной за рамки собственно антропологии. В настоящее время антропологическую науку,

как правило, подразделяют на две большие части: физическую и культурную (или иначе

социальную) антропологию. Первая изучает физическое строение человеческого тела и

антропогенез (т. е. проблему происхождения человека). Вторая представляет собой комплекс

самостоятельных дисциплин (археология, лингвистика, фольклористика, этнография и,

наконец, собственно культурная или социальная антропология), рассматривающих в

целостности культуру того или иного народа.

В самом широком смысле культурная антропология изучает хозяйственный быт, социальные

системы, обычаи и идеологические представления архаических народов. Нередко понятия

"культурная" и "социальная" антропология рассматривают как синонимы (первый термин

используется в основном в США, второй - в странах Западной Европы, особенно в

Великобритании). Однако между ними есть некоторая разница. Если британские антропологи

рассматривают культуру как составную часть человеческого общества, то их заокеанские

коллеги вслед за Л. Уайтом полагают, что социальность присуща не только людям, но и высшим

животным. "Именно культура, а не общество выступает в качестве отличительной особенности

человека, научное исследование этой особенности должно быть названо скорее

культурологией, а не социологией" (White 1949: 116). Исторически сложилось так, что

антропологи по преимуществу занимались изучением и реконструкцией образа жизни

бесписьменных ("доисторических") народов. В то же время антропология не прервала связи с

другими общественными науками. Не случайно многие исследователи определяли социальную

антропологию как "отрасль социологии, изучающей примитивные общества". Однако в 50-60-е

годы XX в. в антропологии (7) наметилась естественная тенденция к некоторому сужению

объекта исследований: с накоплением знаний ученые стали переходить к более углубленному

изучению отдельных аспектов культуры - технологии, социальной организации, семейно-

брачным отношениям, верованиям и проч. Концентрируя свои усилия на отдельном

направлении, некоторые из антропологов пришли к осознанию актуальности расширения

временных рамок своих исследований, а также к необходимости более тесной кооперации с

другими науками - экономикой, демографией, социологией и проч. Все это привело к

появлению ряда новых интересных субдисциплин культурной антропологии, таких как

экономическая и юридическая антропология, дополняющие классическую политическую

экономию, а также историю государства и права, наконец, сформировалась особая,

пограничная с политическими науками, дисциплина - политическая антропология. В

отечественной литературе исследования исторических структур власти осуществлялись в

рамках комплекса исторических наук (собственно истории, археологии и этнографии). Для

марксистской науки термин "политическая антропология" был неприемлем в силу двух причин.

Во-первых, в силу того, что в отечественной науке "социальную антропологию" традиционно

"этнографией" (антропологами у нас называли только тех, кто занимался физической

антропологией). Во-вторых, потому, что согласно марксистской теории политика существует

только в классовом обществе, тогда как отношения в первобытном обществе не могут

иной термин. В 1970-е годы отечественными этнографами было предложено именовать

отношения в первобытном обществе потестарными (от лат . potestas - власть), хотя введение

такого термина нельзя признать особенно удачным. Ведь отношения власти существуют не

только в первобытности, а во всех стадиальных типах общества. В 1979 г. Л.Е. Куббель

предложил называть политическую антропологию термином "потестарно-политическая

этнография", а спустя десять лет им была написана первая (и пока, в сущности, единственная

обобщающая) книга на русском языке на данную тему (Куббель 1979; 1988). Несмотря на

официальное игнорирование, термин "политическая антропология" тем не менее постепенно

вошел в лексикон отечественных исследователей. С середины 1980-х годов он все чаще и чаще

стал встречаться в работах этнографов-антропологов и востоковедов. В настоящее время

"политическая антропология" официально вошла в перечень научных дисциплин в высших

учебных заведениях, она читается студентам антропологических, социологических и

политологических специальностей. Студенты-историки изучают аналогичные проблемы в

(8) 2. Политическая антропология.Понятие политической антропологии

Поскольку антропологи занимались в основном изучением неевропейских цивилизаций и

культур, предметом изучения политической антропологии стали механизмы и институты власти

и социального контроля преимущественно в доиндустриальных и посттрадиционных

обществах. С этим согласны большинство специалистов. Так, Ж. Баландье полагает, что в

задачи политической антропологии входит сравнительное изучение политической организации

первобытных и архаических обществ (Balandier 1967: 6-9). С ним перекликается Л.Е. Куббель, по

которому предметом потестарно-политической этнографии являются отношения власти и

управления обществом преимущественно в доиндустриальные эпохи (Куббель 1979; 1988).

Схожие определения политической антропологии даются в большинстве западных

специальных словарей, энциклопедий и справочников по социокультурной антропологии и

политологии. В одном из подобных изданий, воспроизведенных в журнале "Политические

исследования" (1993, №1), дано следующее определение: Политическая антропология -

изучение институтов управления и соответствующей практики у этнических сообществ, в

особенности в примитивных обществах и в обществах с племенным строем. Политическая

антропология выясняет связь политического поведения с более широкой групповой культурой

и исследует то, какими путями происходит развитие политических институтов и практики.

М. Абеле несколько расширяет предмет политической антропологии. Он считает, что в ее

задачи входит "изучение властных процессов и систем, пронизывающих наши структуры, и

способов, в которых проявляются корни и формы политического действия в наших обществах"

(Абеле 1998: 30). В.В. Бочаров пытается объединить обе точки зрения. По его мнению,

первоначально политическая антропология изучала системы властно-управленческих

отношений в традиционных обществах. В настоящее же время она должна стать прикладной

наукой, направленной на оптимизацию принимаемых в процессе управленческой деятельности

решений в условиях, когда в качестве управляемых выступают полиэтничные субъекты,

политическая культура которых густо замешана на традиционном субстрате (Бочаров 1998:

141). (9) В итоге, можно определить предмет изучения данной дисциплины как совокупность

институтов контроля и власти в доиндустриалъных обществах: структура данных институтов и

их сравнительная типология, анализ причин и факторов преобразования одних форм в другие,

проблема адаптации, инкорпорации и трансформации традиционных механизмов контроля в

современных политических институтах. Исходя из этого, политическую антропологию можно

дефинировать как антропологическую дисциплину, изучающую народы мира с целью

выявления особенностей политической организации в исторической динамике.

Антропология и история

Если перевести изложенное выше на привычный для представителей отечественных

общественных наук язык, то можно сказать, что политическая антропология - это в известной

степени история власти: история преобразования одних форм и механизмов социального

контроля в другие. В рамках отечественной традиции такое определение несет в себе особый

смысл, так как антропологии как самостоятельной науки в СССР не выделялось, а дисциплины

и их подразделы, специализирующиеся на истории властных структур (история первобытного

общества, история древнего мира, этнография, история Востока и т. д.) у нас всегда было

принято включать в комплекс исторических наук. Специалисты в этих областях готовились

главным образом на исторических факультетах. Им присуждались ученые степени кандидатов

и докторов исторических наук. История в СССР считалась синтетической наукой, которая

включала в себя и археологию и этнографию (антропологию), изучая одновременно как

пространственно-временное многообразие исторических событий, так и выявляя обобщающие

закономерности хронологических процессов. Нельзя не заметить, что источники и

методические приемы работы с ними у историков, археологов и этнографов сильно отличаются.

Историк работает с письменными документами. Он должен установить их внешнюю

подлинность, попытаться понять, какой смысл скрывается за знаками, содержащимися на

исследуемом документе. Археолог исследует материальные фрагменты давно исчезнувшей

культуры. У него наиболее неблагодарная задача - попытаться составить целостную картину об

обществе из ограниченного числа кусочков мозаики. В отличие от археолога этнограф

(антрополог) имеет возможность наблюдать как целые материальные объекты, так и

отношения между людьми и их духовный мир. Но он должен уметь понять, какие глубинные

механизмы скрыты за внешним проявлением тех или иных форм поведения. С этой точки

зрения между антропологией и историей имеется существенная разница. Политическая

антропология не является историей в полном смысле слова. История в "узком смысле" (от

английского слова story - рассказ, повесть, новелла) - это наука о событиях, реконструируемых

(10) по письменным источникам. Главная цель историка в "узком смысле" - хронологически

связать свершившиеся события (факты), воссоздав их общее течение. Задача

политантрополога - несколько иная, его интересуют не события сами по себе, а структуры и

социально-политические системы. Поэтому если и причислять согласно распространенной в

отечественной науке традиции политическую антропологию к историческим наукам, то это не

совсем история, а скорее то, что называют "социальной историей" или "исторической

антропологией" (Гуревич 1993). На близость между политической и исторической

антропологией указал Ж. Ле Гофф в предисловии к современному изданию "Королей-

чудотворцев" М. Блока - классической книги по политантропологии западноевропейского

средневековья. По мнению Ле Гоффа, это даже единая дисциплина - политическая

историческая антропология (Блок 1998: 57). В то же время политическая антропология - это и

не совсем этнография. Этнографы имеют дело с живыми информантами, а предметом изучения

политической антропологии нередко являются не только современные архаические и

традиционные культуры (тем более что в настоящее время их практически не осталось), но и

более древние народы и проблемы их социально-властного устройства, известные по

письменным и археологическим данным. С этой точки зрения политантропологом может быть

не только этнолог-антрополог, но и в случае необходимости историк и даже археолог.

Антропология, политология и социология

Вышеизложенное не означает, что политантрополог должен сосредоточить свое внимание на

архаическом, традиционном и посттрадиционном господстве и не может заниматься изучением

систем власти в современных развитых обществах. Более того, имеется ряд объективных

обстоятельств, вследствие которых политантропологи все чаще обращаются к актуальным

проблемам наших дней. Прежде всего - это исчезновение с этнической карты мира самого

объекта традиционных антропологических исследований: к концу XX в. на земном шаре

практически не осталось мест, за исключением, быть может, самых глухих уголков Амазонии и

Африки, где бы остались существовать культуры, не испытавшие на себе влияния

модернизирующейся западной цивилизации. Во-вторых, проблематика эволюции институтов

власти в первобытном строе и изучение процессов возникновения государства все больше и

больше становятся чисто академической проблемой. Практически все письменные и

этнографические источники уже введены в научный оборот. Нередко основные вопросы

кажутся решенными, что отталкивает от них многих исследователей. Проблема по-прежнему

состоит только в создании компаративистских, обобщающих кросскультурных исследований.

(11) В-третьих, большинство научных фондов приоритетно финансируют исследования,

знаний и усилий антропологов. Вопреки опасениям ряда авторитетных антропологов прошлого

(А. Крëбер, К. Клакхон, М. Мид), что их дисциплина обречена стать "неудобным научным

склепом", этнические конфликты на Балканах, Кавказе и в ряде иных "горячих" точек мира,

развал социалистической системы и реставрация во многих посттрадиционных странах

востребованной современным мировым сообществом. Следовательно, политическая

антропология - это дисциплина, которая граничит не только с историей, но и социологией, и

политической наукой. Важно выявить соотношение между ними. Социологи и политологи

анализируют главным образом сознательные (осознанные) формы поведения людей. Строго

говоря, общество является предметом изучения социологии; политические институты и власть -

предметом политологии. Исходя из того, что власть является предметом исследования как

политологии, так и политической антропологии, есть соблазн определить политическую

антропологию как раздел политологии, специализирующейся на изучении "примитивных" (т. е.

первобытных) обществ. В то же время в ряде стран антропологию было принято считать

отделом социологии, которая изучает первобытные и традиционные общества (отчасти такое

понимание характерно и для современной российской социологии). Даже там, где за

антропологией признается самостоятельный статус, подчеркивается ее генетическое родство с

социологией. Определяя, в частности, место антропологии в ряду гуманитарных дисциплин,

Толкотт Парсонс (1902-1979) подчеркивал, что предметом ее изучения являются в основном

социальные структуры, символы и процессы "применительно к их культурным условиям", в

особенности в отношении к "простейшим" общественным системам (Парсонс 1998). В такой

интерпретации есть определенные основания. Действительно, предметом исследования

политологов и социологов являются современные политические системы. Соответствующие

структуры и институты прошлого изучаются историками, археологами и антропологами

(этнологами). Однако это не единственное отличие антропологии от социологии и политологии.

Объектом изучения антропологов становятся не только дошадустриальные и

посттрадиционные институты и процессы, но и идеальные символические системы (ритуалы,

стереотипы, знаки). Это обусловлено тем, что в обычных объектах антропологического

исследования (первобытных и традиционных структурах) отсутствует (в привычной нам

терминологии) деление общества на "базис" и "надстройку", на экономику и культуру,

социальную систему и политику. Антрополог пытается обнаружить за осознаваемыми

поступками глубинные археотипические пласты коллективной ментальности. Последние, как

правило, неосознаваемы и выражены в символической (12) (прежде всего вербальной) форме.

Следовательно, политическая антропология рассматривает структуры и механизмы контроля

как некие целостные, нерасчлененные символические системы. В то же самое время если

социолог и политолог рассматривают предмет своего исследования в рамках понятийного

аппарата, разработанного на основе изучения западного общества, то антрополог занимается

сравнением главным образом незападных обществ и пытается осмыслить и интерпретировать

изучаемое явление, в том числе с позиции объекта исследования (К. Леви-Стросс). Важные

отличия между антропологией, с одной стороны, и социологией и политологией - с другой,

имеются в методах исследования. Методы социологии и политологии являются по большей

части бихевиористскими, дескриптивными или эмпирическими, количественными

(анкетирование, опросы, статистические отчеты и проч.). Они направлены главным образом на

анализ обезличенных формальных институтов, процессов поведения индивидов и групп, а

также политических отношений (таких как власть, политическая система и др.). Методы

политической антропологии (наблюдение, включенное наблюдение, беседа) являются

методами этнографии (и схожи с методами этологии). Антрополог больше фиксирует устную и

невербальную информацию (речь, жесты, мимика, изображения). В отличие от других

социальных наук (экономики, социологии, политологии), работающих преимущественно со

статистическим материалом, антрополог большинство информации получает в результате

личных контактов с информантами (интервьюирования, неформальных бесед, наблюдения).

Широко распространена точка зрения, что социальная антропология обращает внимание на

изучение "малых", "простых" сообществ, тогда как социология ориентирована

преимущественно на исследование больших и сложных общностей. Вот что пишет известный

американский социолог Нейл Смелзер: В антропологии применяются многие методы,

характерные для социологии, но антропологи изучают главным образом небольшие,

незападные племенные общества, в то время как социологи исследуют в основном крупные

современные общества Европы и Северной Америки (Смелзер 1998: 20-21). Однако это не

совсем правильно. Современный политантрополог занимается не только такими

традиционными темами, как исследование политических институтов "примитивных" сообществ

или проблем происхождения государства, но и может успешно обращаться к изучению

механизмов власти и контроля в современных индустриальных обществах. Разница между ним

и социологом заключается отчасти в методах исследования (но не только в них, поскольку

современные социологи часто используют классические полевые этнографические методы),

однако в большей степени в теоретических и в методологических (13) установках (в более чем

в 50% случаях антропологи и социологи ссылаются только на труды представителей своей

науки), а также нередко в выводах. Проиллюстрируем это на одном показательном примере.

Рассматривая различные теории стратификации, тот же Смелзер ссылается на ряд публикаций,

в которых рассматривается вопрос престижности тех или иных профессий. В исследовании,

проведенном в 1956 г., жителям различных стран (от США до Новой Зеландии) предлагалось

дать оценку престижности разных профессий. Были получены очень схожие выводы...

Исследователи пришли к заключению, что в странах, где сложилась индустриальная система

производства, существует спрос на одни и те же профессии: инженеров, механиков,

бухгалтеров и т. п. Эти профессии и овладевшие ими люди пользуются примерно одинаковым

престижем во всем мире... С 1925 г. в США не произошло существенных изменений в оценках

профессионального престижа - врачи и другие специалисты остаются на верху пирамиды,

чистильщики обуви и проститутки по-прежнему занимают место у ее основания (Смелзер 1998:

285). Для антрополога подобная интерпретация не покажется исчерпывающей. Он сразу

обратит внимание, что в выборке упоминаются только западные страны (не говоря уже о том,

что в доиндустриальные эпохи престижны были совсем иные ценности!). Если взять, например,

Советский Союз периода так называемого развитого социализма, то там профессии инженеров,

бухгалтеров и врачей не были сверхпрестижны. Антрополог всегда нацелен на использование

сравнительных данных.

Антропология и современность

Подведем некоторые итоги. Под давлением современных западных институтов традиционные

нормы и ценности, экономические способы производства и формы социальной организации,

обычаи и модели семейной жизни, религиозные верования и т. д. если и не исчезают, то сильно

трансформируются. По этой причине может показаться, что по мере вытеснения первобытного

и традиционного образа жизни исчезает и предмет исследования антропологии. Однако это не

так. Во многих постколониальных и развивающихся обществах, а также в обширных

пространствах постсоциалистического мира традиционные социальные (например, патрон-

клиентные) отношения продолжают играть большую роль; осмысление экономических,

социальных и политических процессов в данных обществах обязательно должно учитывать

наличие данных отношений. Вместе с тем антропологические подходы имеют большие

перспективы и при изучении современности. Их применение по (14) отношению к современным

обществам показало свою эффективность. Отсюда появились такие специализированные

дисциплины, как антропология детства, феминистическая антропология, антропология

национальных меньшинств и т. д. С этой точки зрения предмет политической антропологии

может быть гораздо шире. Политантрополог, пользуясь антропологическими (этнологическими,

этнографическими) методами, может продуктивно изучать механизмы власти и контроля не

только в доиндустриальных, но и в современных обществах. Особую ценность его

исследованиям придает широкое использование сравнительно-исторического метода и

возможность понять незападные политические системы изнутри, без навязывания им

политологической и социологической терминологии, разработанной на примере цивилизации

Запада. Опыт показывает, что вторжение антропологов в сферу интересов политологов и

социологов может привести к пересмотру сложившихся стереотипных представлений, выявить

новые стороны рассматриваемых явлений. В качестве примера можно привести исследования

французского антрополога Марка Абеле, посвященные анализу политических ритуалов и

церемониальных символов в современной политической культуре Франции и Европы. Таким

образом, исходя из всего вышеизложенного, можно определить политическую антропологию

как дисциплину, которая занимается изучением политического поведения, власти и институтов

контроля в их исторической динамике антропологическими (этнографическими) методами.

Политическая антропология - это антропологическая дисциплина, изучающая политическое

поведение, политические и властные институты этнографическими методами.

(15) 3. Методы и методологические подходы.Методы

Основными методами политантрополога (как и любого антрополога, этнолога, этнографа)

являются: 1) наблюдение, 2) опрос, 3) извлечение информации из других категорий источников

Наблюдение основано на прямой зрительной фиксации того или иного явления, интересующего

исследователя. Такое наблюдение принято называть простым. Точность отражения зависит от

длительности полевого исследования. В идеале длительность полевого исследования должна

быть несколько более одного календарного года (два-три месяца необходимо на адаптацию в

среде), чтобы антрополог мог зафиксировать особенности жизнедеятельности изучаемого

этноса во все временные периоды года. (15) Кроме простого существует включенное

наблюдение, когда ученый поселяется среди изучаемой группы и, пытаясь методом глубокого

погружения включиться в жизнь изучаемой культуры, в течение длительного времени

фиксирует важнейшие стороны ее жизнедеятельности. Данный метод считается наиболее

действенным методом этнографического исследования. Один из классиков классического

эволюционизма Люис Генри Морган (1818-1881) длительное время жил и общался среди

ирокезов и даже был принят ими в полноправные члены племени сенека. Несколько лет

прожил среди папуасов Новой Гвинеи старейший российской этнолог Н.Н. Миклухо-Маклай

(1846-1888). Еще один из видных зарубежных исследователей - британский антрополог

Бронислав Малиновский (1844-1942) в годы Первой мировой войны, будучи тогда подданным

неприятельской державы (Австро-Венгрии), получил возможность длительное время жить и

работать на Новой Гвинее. Полученный за эти годы полевой материал лег в основу многих книг

Малиновского, ставших классическими в самых различных областях антропологической науки.

Блестящим образцом политантропологического исследования следует назвать книгу М.

Восленского "Номенклатура", в которой блестяще, со знанием дела изнутри показана структура

институтов управления и власти советского общества. Вселенский знает "систему" не

понаслышке - он сам некоторое время проработал в органах власти, а затем, работая в АН

СССР, имел постоянные деловые контакты с представителями номенклатуры. По аналогии с

известным произведением А.И. Солженицына "Один день Ивана Денисовича" Восленский пишет

параграф "Один день Дениса Ивановича", в котором описывает типичный день советского

партноменклатурщика. В этом выразительном образе советский партбюрократ предстает не

"рыцарем без страха и упрека", а живым человеком, не лишенным пристрастий и слабостей,

присущих остальным смертным. "По природе он отнюдь не аскет. Он охотно и много пьет,

главным образом дорогой армянский коньяк; с удовольствием и хорошо ест: икру, севрюгу,

белужий бок - то, что получено в столовой или буфете ЦК. Если нет угрозы скандала, он

быстренько заведет весьма неплатонический роман". Но Восленский не перегружает свой

портрет нюансами, в которых так хорошо разбирается. Он показывает, что, по сути,

партноменклатурщик - фанатик власти. "Его радость, его единственная страсть - в том, чтобы

сидеть у стола с правительственной "вертушкой", визировать проекты решений, которые через

несколько дней станут законами; неторопливо решать чужие судьбы или приехать на

заседание своих подопечных: маститых ученых или видных общественных деятелей с громкими

именами, сесть скромно в сторонке - и спокойно, с глубоким скрытым удовольствием

наблюдать, как побегут к нему из президиума маститые и видные просить указаний"

(Восленский 1991: 115). Подобные столь же меткие наблюдения нравов, царящих в

американском Конгрессе, были сделаны антропологом Дж. Везердорфом, (16) который

проработал некоторое время в аппарате высшего законодательного органа США (Weather-ford

1981). Другим важным этнографическим методом является опрос. Опрос обычно совершается в

форме индивидуальной беседы с информатором. Существуют разнообразные вариации опроса:

по заранее разработанному плану (формализованный опрос) или без него (в виде свободной

беседы); в процессе интервью или опосредованно, через анкетирование; выборочное подробное

интервьюирование отдельных респондентов или сплошной опрос по составленному опроснику

для последующей статистической обработки на компьютере. Антропологи также могут

использовать методики массовых опросов, анкетирования, интервьюирования и способы их

статистической обработки, применяемые в социологии и политических науках. Для более

углубленного знакомства с данными методами имеет смысл обратиться к учебной и учебно-

методической литературе по социологии и политологии. Извлечение информации из других

мифов, поговорок или анекдотов необходимо быть знакомым с фольклористикой. При работе с

письменными документами поможет источниковедение - специальная дисциплина

исторической науки. Общая методология антропологических исследований основана на

функциональном, структурном, сравнительно-историческом и типологическом методах.

Функционализм

Название этого метода происходит от латинского слова functio - исполнение и обозначает

О минувшем экспедиционном сезоне мы беседуем с членом-корреспондентом РАН, доктором исторических наук, профессором, заведующим Центром политической антропологии Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН Николаем Крадиным, сообщает пресс-центр ДВО РАН со ссылкой на газету «Дальневосточный учёный».

- Николай Николаевич, на последнем заседании Президиума ДВО РАН вы выступали с научным докладом «Кочевники средневековья в мировой истории». Был какой-то повод?

Это было подведение итогов некоего промежуточного этапа изучения Монголии и соответственно Центральной Азии, и попытка обрисовать тот круг проблем, которыми хотелось бы заниматься в будущем. В прошлом году исполнилось 10 лет, как дальневосточные археологи ведут раскопки в степях Монголии. Что касается лично меня, то я занимаюсь изучением кочевых цивилизаций фактически ещё со студенческих времен.

- Где вы работали в минувшем экспедиционном сезоне?

В прошлом году мы работали в Забайкальском крае (около границы с Монголией), в Монголии и во Внутренней Монголии в Китае. В Забайкалье это комплексный проект, в котором принимают участие учёные Прибайкалья, Забайкалья и Дальнего Востока. Он посвящён изучению кочевых цивилизаций Забайкальского края на протяжении нескольких исторических периодов. Участвовали с одной стороны сотрудники нашего института, там моя правая рука – кандидат исторических наук Светлана Саранцева, студенты ДВФУ, из которых, надеемся, вырастим хороших специалистов и они будут заниматься данной тематикой, и коллеги из Тихоокеанского океанологического института ДВО РАН. В таком составе мы работаем второй год. Кроме того, участвуют студенты Забайкальского государственного университета во главе с давним партнёром и крупным специалистом по кочевым цивилизациям доцентом Евгением Викторовичем Ковычевым и моим хорошим другом профессором Иркутского технического университета Артуром Викторовичем Харинским. Он там возглавляет лабораторию, которая занимается изучением древних технологий. С этими археологами в данном регионе мы работаем с 2008 года, продолжая предыдущий проект. Ранее мы обследовали часть вала на территории Забайкалья. Надо сказать, что большую помощь нам оказывает губернатор Забайкальского края Константин Константинович Ильковский и Министерство культуры региона во главе с Виктором Кирилловичем Колосовым.

- Вы говорили, что археология оснащается новым инструментарием, вооружается новыми методами, которые вы применили в Забайкалье…

В практике полевых археологических исследований всё более широкое применение находят различные естественно-научные методы. Прежде всего, это использование геомагнитной съёмки. В Забайкалье совместно с коллегами из ТОИ ДВО РАН (руководит этими работами кандидат геолого-минералогических наук Елена Александровна Бессонова) проводим геомагнитную съёмку всех важных памятников эпохи средневековья. Геофизические методы позволяют выявить до проведения раскопок, какие объекты могут располагаться под землёй. Мы хотим составить такую карту, которая позволит понять, что находится под почвой, где, какие здания, стены, иные конструкции, с тем, чтобы лучше представить планиграфию всего поселения или городища, что даёт возможность археологам лучше планировать раскопки. Это, как бы поточнее сказать, – не уничтожающая археология. Она позволяет реконструировать объекты, находящиеся под слоем земли. И что интересно, прямо на месте можно обработать данные и получить предварительные результаты.

- Вы проверяли достоверность этих данных?

Мы решили сначала полностью сделать съёмку, а потом начинать раскопки. Это уникальные археологические памятники и нам хочется их раскопать с помощью самых современных методов с очень высоким качеством, чтобы потом не было стыдно перед коллегами, которые работают на высоком технологическом уровне.

- И что показала съёмка в минувшем сезоне в Забайкалье? Какие картинки вы «увидели»?

Геомагнитные исследования этого года позволили «увидеть», что находится на месте бывшего Кондуйского дворца, который принадлежал крупному монгольскому хану, судя по всему, потомку Чингисхана. Благодаря этому методу, удалось найти следы конструкций, которые стояли внутри под ровной поверхностью платформы. В XIX веке дворец впервые был исследован известным археологом и основателем Читинского областного краеведческого музея А.К. Кузнецовым, об этом он написал в книге «Развалины Кондуйского городка и его окрестностей», вышедшей в 1925 году во Владивостоке. В конце 1950-х годов дворец, особенно его южную часть, где жила элита, исследовал выдающийся археолог, член-корреспондент АН СССР Сергей Владимирович Киселёв. Но вокруг дворца множество нераскопанных холмов и платформа, на которой лежат фундаменты колонн, где когда-то были установлены гранитные драконы. Часть из них находится в Читинском, Краснокаменском музеях, остальные где, неизвестно. Любопытно, что остатки Койдунского дворца, в частности, каменные базы и изваяния драконов, в середине ХIX века были использованы при строительстве православной церкви Рождества Богородицы в селе Кондуй. Сейчас эта церковь – уникальный исторический и археологический памятник, к сожалению, находится в плачевном состоянии.

- Николай Николаевич, ваша деятельность в Монголии в прошлом году увенчалась открытием…

Мы продолжали исследование фортификационной системы «вала Чингисхана». Он проходит по территории Монголии, России и Китая и имеет протяжённость около семисот пятидесяти километров, до полутора метров в высоту и до пятнадцати в ширину. В этом году мы прошли большую часть монгольского вала, наверное, мы первые, кому это удалось на всей территории Монголии, России и Китая. И что интересно – вдоль всего вала обнаружили более пятидесяти городищ и сейчас готовим отчёт в виде небольшой книжки, где вся информация будет обобщена. Кроме того, мы гордимся тем, что нам удалось датировать этот вал. Китайские учёные много лет спорят, является ли он чжурчженьским, или киданьским. Так вот, нам удалось обнаружить на пятнадцати памятниках керамику киданей. В том числе и по этим признакам сделан вывод, что вал не мог быть сооружён чжурчженями, влияние которых так далеко в Монголию не распространялось. Таким образом, мы доказали, что «вал Чингисхана» был построен в киданьскую эпоху, и тем положили конец спорам о времени его сооружения.

Далее предстоит узнать, кто, конкретно когда и с какой целью построил этот вал, потому что это очень трудоёмкая, громадная работа, это аналог Великой китайской стены. Однако наше сооружение не могло остановить большую армию. Задача новых исследований – найти об этом информацию в письменных источниках, и, кроме того, провести исследования городков, чтобы понять, какую они играли роль и почему по своей конструктивным особенностям городища в восточной части вала отличаются от городков, находящихся на западе. Есть предположение, что вал либо начинали строить с двух сторон разные архитекторы, либо позже предпочтения строителей поменялись. Я считаю, что это очень интересное открытие, и мы в ближайшее время сообщим об этом в авторитетных зарубежных журналах, чтобы показать приоритет нашей российской науки в изучении таких крупных приграничных сооружений. Исследование границ свидетельствует о том, что данные валы служили не столько барьером, разграничивающим народы, а скорее местом осуществления контактов между различными культурами. Римляне пытались отгородиться от варваров так называемым лимосом, а оказалось, этот лимос стал объектом взаимодействия варварских и римских культур. То же самое и с Китаем, там построили Великую стену, но это только интенсифицировало торговые и культурные контакты между кочевниками и китайцами. Судя по всему, подобная ситуация была и в Забайкалье. Думаю, это следующий этап наших исследований.

- Какие ещё у вас планы на экспедиционный сезон-2014? Не будет ли препятствий в связи с известными структурными изменениями РАН?

Я надеюсь, что в этом году в Забайкалье мы обследуем и всю западную часть и изучим территорию к северу от дворца. По мнению А.К. Кузнецова, на севере было поселение простых людей, обслуживающих дворец. Я считаю, что это важно, тем самым мы получим представление не только о жизни элиты, но и простых людей, живших в ту эпоху. Эта информация позволит понять, что из себя представляли городки вдоль вала: это пограничные крепости, где жили пограничники киданьского времени, или какие-то пункты торгового обмена… Но для того, чтобы иметь комплексную картину, нужно исследовать весь вал. В 2013 году мы получили грант РГНФ на дальнейшее изучение вала, планируем дальше работать с геофизиками и надеемся получить с их помощью интересные результаты. Для решения поставленных задач нужно специальное оборудование: частично оно имеется у наших коллег, нам также помогает ДВФУ, но нужны более современные приборы и сейчас в нынешней ситуации трудно представить, как это можно будет сделать.

Видимо, будем стеснены в средствах в новом полевом сезоне, хотя финансирование на этот год имеется в виде продолжающегося гранта РФФИ. К сожалению, ослабление курса рубля подрывает наш экспедиционный бюджет, особенно при поездке в Монголию, когда при переводе денег в валюту теряется 20 процентов средств. А поскольку продовольственный кризис затронул и Монголию, я не представляю, что будет дальше. Однако исследования надо продолжать, они очень важны с точки зрения приоритетов страны и для международной археологии, потому что в тематике изучения кочевых цивилизаций пальма первенства пока остаётся за нашей страной. Я считаю, что это одно из наших серьёзных достижений, которые будут востребованы в мировой археологической и исторической науке, и мы ни в коем случае не должны сдавать свои позиции.

- Николай Николаевич, а чем закончилась история о гене Чингисхана?

Как вы помните, в прошлый раз я рассказывал, что нам не удавалось найти мужское погребение, которое прояснило бы этот вопрос. А в этом году на могильнике Окошки в районе Хирхиринского городища группой под руководством профессора Харинского такое погребение было найдено, оно датируется XIII–XIV веком. После анализа костного материала, наверное, у нас будут новые результаты касательно проблемы, связанной с геном Чингисхана. Тогда сможем сказать, имеет ли тот генетический материал, который был выделен американскими антропологами, отношение к древним монголам и к их распространению на запад. Если нет, тогда, скорее всего, эта проблема надумана и раздута СМИ. В любом случае, результаты, которые получим, будут интересны с точки зрения генетики древнемонгольского населения, потому что на этой территории, если не родился Чингисхан, то популяция, в которую он входил, проживала там. Уточнить это важно, так как споры вокруг его рождения имеют политический и территориальный аспект – Чингисхан бывал и в России, и в Монголии, и в Китае, и каждая из сторон претендует на первенство. Но он кочевник и, скорее всего, почил на территории Монголии, хотя, то место где он родился, называется Делюн-Болдок, в переводе с монгольского урочище «Селезёнка», аналогичное название имеет долина в Забайкалье около реки Онон. А то, как различные исторические герои и исторические концепты влияют на реальные национальные интересы тех или иных государств, это уже предмет теории национализма.

- Что вам удалось ещё подтвердить или опровергнуть по результатам ваших экспедиционных исследований?

Все годы работы в Монголии всё больше и больше склоняют меня к выводам, что связи между разными частями мира были гораздо более интенсивными, чем нам казалось ранее. Например, в Италии несколько лет назад было раскопано безынвентарное погребение женщины, возможно, рабыни, которая по результатам генетических исследований была родом из Южного Китая. Наши монгольские и южнокорейские коллеги раскопали могилу воина (бывшего родом из Италии), в могильнике хуннского времени в Восточной Монголии. Может быть, это был последний из воинов затерянного легиона Красса. Данные генетики ещё раз подтверждают, что мощные миграции существовали уже в глубокой древности. Отчасти в этой тематике сейчас такой разворот в гуманитарных науках: в истории, в антропологии, археологии. В условиях глобализации массовые миграции, контакты между разными цивилизациями рассматриваются не столько как простое передвижение людских масс, а как сложный социальный процесс, играющий значительную роль в истории человечества.

Справка

Крадин Николай Николаевич (род. 17 апреля 1962 года в пос. Онохой Заиграевского района Бурятской АССР) - российский ученый, историк, археолог, антрополог. Доктор исторических наук, профессор, член-корреспондент РАН. Заведующий Центром политической антропологии Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН, Владивосток. Заведующий кафедрой всеобщей истории, археологии и антропологии ДВФУ. Член редакционного совета журнала «Социальная эволюция и история». Отец - российский историк архитектуры, член-корреспондент РААСН Николай Петрович Крадин.