"Иде Ольга въ Греки". Русско-византийские отношения во время правления Ольги. Внешняя политика. Поездка в Константинополь. Принятие христианства Значение в русской истории

/ Исходный пункт в вопросе о происхождении руси есть начальная русская летопись и византийские извес­тия , из которых школы заимствуют средства к нападению и защите. А так как византийские известия старше русской ле­тописи, то они имеют и большее значение в нашем вопросе.

Древнейшие упоминания о руси относятся к первой половине IX в (1).

Любопытная особенность древнейших известий та, что в них русь представляется под властью кагана . Если сопоставить с этим то обстоятельство, что митрополит Иларион в похвальном слове Владимиру называет его ка­ганом нашем земли , то отсюда получается следующий вы­вод: Русское государство существовало и прежде 862 г. под управлением кагана. Эта Русь, которую одни называют черноморской, другие поморской, иные киевской, совер­шала морские походы и опустошала берега Черного моря еще до основания норманнского господства в Новгороде.

Далее целый ряд известий о Руси относится к походу Аскольда и Дира на Константинополь. Важность этих изве­стий усматривается из того, что они идут от такого автори­тетного лица, как патриарх Фотий (2), и освещают события 865 и 866 гг. Но патриарх Фотий не думал, что через 1000 лет поднимется горячий спор о происхождении руси, и не сделал никакого намека на то, какая русь нападала на Кон­стантинополь: славянская или скандинавская. Известия Фотия заключаются в следующем. В одной беседе он гово­рит о руси:

«Откуда разразился над нами этот иперборейский и страшный удар громовый! Вышло с севера войско, поднялись племена с крайних пределов земли. Слух не предупредил об их походе, неожиданно было появление их и причиненные нам страдания. Между тем сколькими странами и племенами и реками судоходными и морями, не имеющими гаваней, мы отделены от них?»

В другой беседе характеризуется русь более типическими чертами.

«Это народ неизвестный, не важный, народ, причис­ленный крабам, не имевший значения, но получивший из­вестность и прославившийся от похода на нас, ничтож­ный и бедный, но достигший высоты и обогатившийся, народ, где-то вдали от нас живущий, варварский, нахо­дящийся в кочевом быту, надменный своим оружием, беззаботный, упорный, не признающий военной дисципли­ны; этот-то народ быстро, во мгновение ока, как мор­ская волна, нахлынул на наши пределы».

В 867 г. Фотию еще раз пришлось говорить о руси в ок­ружном послании к епископам:

«Не только болгаре обратились к христианству, но так же и тот пресловутый народ, который всех превос­ходит грубостию и зверством, т. е. так называемая русь. Этот народ, поработив соседние племена и чрез то чрез­мерно возгордившись, поднял руку и на Ромэйскую империю. Но теперь он переменил эллинскую и безбожную ве­ру на чистое христианское учение, вступив в число пре­данных нам и друзей».

В приведенных местах нет такого признака, который бы давал нам повод.извлекать из них доказательства в пользу скандинавской или противоположной ей школы. Оттого приверженцы той и другой объясняют эти места каждый в пользу своей теории.

Но можно по крайней мере видеть, что недостает в из­вестии Фотия этнографического и географического при­знака : славян подразумевают византийцы, говоря об руси, или русь, призванную из-за моря, скандинавскую?

Ряд писателей, свидетельствующих о нападении руси на Константинополь при Игоре, дает этой руси название Русъ Дромиты из рода Франков (3).

Этими местами в сущности нельзя пользоваться для разрешения нашего вопроса, потому что самое слоно «Дромиты» возбуждает много споров и едва ли не пред­ставляет ошибочного чтения (вместо «дронгиты» от δρογγος).

В сочинениях Константина Порфирородного, кото­рый знал об руси не понаслышке, ибо он принимал у себя княгиню Ольгу и интересовался особенностями русского быта, встречаются разнообразные сведения о руси X в. Так, из его сочинений узнаем, что русь играла довольно важ­ную роль в византийской морской службе: в критском по­ходе 902 г. участвовала русская эскадра с 700 человек эки­пажа; в итальянском походе 936 г. упоминается 415 рус­ских; в другом критском походе, 949 г., участвовало 9 русских судов и на них было экипажа 629 человек. Неза­висимо от того русь служила в царской гвардии. Но если мы отнесемся и к Константину с запросом - славянская это русь или скандинавская, то прямого ответа у него не найдем. Есть, правда, одно место, по моему мнению, недо­статочно оцененное, в котором можно видеть намек на географическое положение Руси (4):

«Русские соседят с печенегами и последние часто гра­бят Россию и вредят ей. Русские стараются жить в мире с печенегами, ибо покупают у них волов, коней и овец, ко­торых в России нет».

В этом замечании как будто видится указание на про­тивоположность между Великороссией и Малороссией; первая и ныне нуждается в хорошем скоте, который до­ставляется из Малороссии.

Наконец, приведу еще несколько мест, которые тем больше должны иметь интереса, что в первый раз пускают­ся в научный оборот. Таковы, между прочим, загадки на слово Рως (из бумаг Газе, в Парижской национальной биб­лиотеке):

1) Имя мое мученик и в то же время птица. По отнятии трех первых букв ты увидишь гордое надменное языческое племя (γενος). Загадка дана на слово Фλωρος и относится к языческой эпохе Руси.

2) Меня производит сладко рождающее животное, одаренное способностью летать. Я часто нахожусь в храмах и пользуюсь вниманием молящихся. Если отнимешь две первые буквы, то три остальные будут обозначать надменной гордости варвара скифа . Эта загадка дана на слово κηρος - воск, она снабжена притом разгадкой, в которой ррямо обозначено, что по отнятии первых двух букв данное слово значит русский народ . Итак, варвар скиф и русский народ в представлении византийцев X в. суть равнозначащие термины .

Не менее любопытна надпись на пьедестале одной ко­лонны, стоявшей на Тавре, которая толковалась в том смысле, что Русь завоюет Константинополь (5). Это толко­вание надписи относится к X в. и притом не может иметь в виду той руси, которая служила во флоте и гвардии византийского императора, ни единоплеменной с ней сканди­навской руси в Киеве.

Итак, византийские известия о руси вообще не дают ответа на географические и этнографические запросы, не позволяют с точностью определить - норманнов или сла­вян подразумевали византийцы, говоря о руси. Но мы ви­дели также слабый географический намек у Константина, заметили затем параллелизм представлений о скифе и рус­ском и, наконец, отметили, что предсказание о завоевании Константинополя Русью несовместимо с допущением в военную службу той же руси и в ту же эпоху.

Но в русской и византийской летописи есть другие термины, или заменяющие слово «русь», или параллельно употребляемые. В русской летописи двойник руси - варя­ги, в византийской - скифы. В нашей летописи «русь» яв­ляется заменителем термина «варяги». Варяги в летописи даже предшествуют Руси: «имаху дань варязи (859), изгнаша варязи за море (862), от тех варяг прозвася Русская зем­ля». Слово «варяг» есть двойник «руси», эти слова находят­ся в таком тесном родстве, что у нас обычны выражения: варяжские князья, варяги-русь, варяжский вопрос и т. п. Византийцам хорошо известен этот этнографический термин, который у них также употребляется (в XI в.) рядом с русью. В истории борьбы русских школ варяги составля­ли своего рода приз, за которым долго гонялись норманисты и их противники. Но так как и варягов не удавалось приурочить ни к какой местности в Европе, то понятно, что погоня за этим призом была безуспешна. Ныне вопрос о варягах утратил свой острый характер, после того как стало известно, что норвежский герой Гаральд (XI в.) был сыном короля Варангии (6), т. е. что Норвегия называлась землей варягов. Так как в XI в. византийцы, ставя рядом ва­рягов и русь, не смешивают одно имя с другим, то очевид­но, что они различали этнографически эти термины и, следовательно, вопрос о руси остается еще открытым, хо­тя и доказано скандинавское происхождение варягов.

Остается, таким образом, другой двойник руси - ски­фы. Уже у писателя Льва Диакона, принимавшего личное участие в войне с Святославом, русские называются скифа­ми и тавроскифами. Впоследствии это смешение этногра­фических терминов становится у византийских писателей обычным. Позднейшие писатели, упоминая даже о похо­дах руси X в. и о чудесной помощи, оказанной Влахернской Богоматерью, называют нападавших скифами. В од­ном рукописном слове в честь Богородицы перечисляют­ся враги, против которых она мужественно обороняла Византию, - это персы, скифы, агаряне, болгаре и латиня­не. В XVII в. икона Влахернской Богоматери привезена бы­ла в Москву, причем сообщена и история этой святыни, в которой описано место, где потонули кагана скифского корабли (7).

Вопрос о происхождении руси, поставленный в близ­кую связь с скифским, далеко не исчерпывается. Но я не могу долее останавливать на нем ваше внимание. Если бы вы спросили меня теперь, к которой школе сам я присое­динился бы охотней, я бы ответил: к норманнской, хотя не без сожаления. На сторону норманнской школы обязывает стать рассудок и логика сохранившихся текстов, но к про­тивоположной школе влечет чувство и опасение пожерт­вовать живой действительностью, наблюдаемой в жизни и деятельности Руси X в.

Умом России не понять,

Аршином общим не измерить.

У ней особенная стать:

В Россию можно только верить!/

С началом X в. русские князья начинают принимать участие в европейских событиях и Русь как этнографиче­ский термин, чем дальше, тем с большим напряжением и постепенно выясняющимся характером культурного европейского народа входит деятельным элементом в кру­гозор византийских и восточных летописцев. Следует ду­мать, что начавшиеся со времени похода Аскольда и Дира и введения христианства после 860 г. сношения не пре­кращались до начала X в., когда Русь поддерживала уже с Византией соседские торговые и дружественные отношения и когда некоторые из русских состояли на военной службе империи, о чем в первый раз имеется указание в истории критского похода патрикия Имерия при Льве Мудром (8). С тех пор Русь, даже с точным обозначени­ем ее приобщения к христианской вере, в течение X в. многократно встречается в военной, торговой и дипло­матической истории Византии. Уже и сами по себе эти упоминания об отрядах русских, число которых до Вла­димира Святого колеблется в разное время от 415 - до 700 и которые участвовали в походах императорского флота на отдельных военных судах, снаряженных прави­тельством, и получали за это определенное жалованье, могли бы подать повод к заключениям относительно способов и средств, какими были достигнуты эти благо­приятные результаты по отношению к воинственному народу, только что начавшему свой героический период. Весьма вероятно, что ко времени организации похода

Имерия против Крита в Константинополе была уже по стоянная русская колония и что приглашаемы были к участию в военных походах охотники из этой колонии. С другой стороны, в письмах патриарха Николая Мистика, которыми мы занимались выше, указывается, что в ожес­точенной борьбе, завязавшейся между Болгарией и Ви­зантией в первой четверти X в., русские приглашаемы бы­ли в союз с империей уже не в смысле небольшого отря­да добровольцев, а как народ, живший на северной границе и могущий сделать движение на Болгарию или на ее союзников в Юго-Восточной Европе. Так как в этих фактах заключаются древнейшие известия о междуна­родном значении Руси, то ясно, что их недостаточно только принять к сведению и, так сказать, внести на при­ход, но следует объяснить и дать надлежащее место в ря­ду других однородных фактов.

Исследователи древней истории России вполне осно­вательно выдвигают крупное в культурном отношении значение сношений Византии с Русью и приписывают им громадное воспитательное по отношению к Руси влияние. Не становясь здесь в положение ни защитника, ни порица­теля перешедших на Русь из Византии понятий и обычаев, отразившихся в разных русских учреждениях, по преиму­ществу же в устройстве Церкви и в развитии великокняже­ской и царской власти, мы находим справедливым поста­вить в должные границы идею о заимствованиях и влияни­ях одной нации на другую, полагая эти границы в тех национальных устоях, которыми держится всякий народ, имеющий историческое призвание. Таким образом, заим­ствовала Русь из Византии по преимуществу то, что соот­ветствовало ее собственным понятиям и вкусам. Как изве­стно, в русской летописи после довольно загадочных изве­стий о том, как началась Русская земля и что такое «варяги-русь», вставлены в летописный рассказ замеча­тельные акты, именно договоры русских с греками. Если в составе летописного свода, в особенности на первых его страницах, встречается много сомнительных известий, за­имствованных летописцем из народных преданий, то упомянутые договорные акты по самому формальному складу и по техническому содержанию в значительной части свободны от этого недостатка. Но и будучи освобождены от подозрения в подложности и вымысле, договоры не пере­тают оставаться до известной степени загадочными. Можно ли согласовать с культурным состоянием Руси в нача­ле X в. то явление, какое представляют собой договоры с греками? Подобные акты, не имеющие современных при­меров у других славян, заставляли бы приписывать Руси X в. немалое развитие как в государственном, так и в соци­альном и экономическом отношении. Поэтому литерату­ра этого вопроса весьма обширна, в ней затронуты русско-византийские отношения с разных точек зрения. Но есть одно обстоятельство, которое отнимает у договоров часть их характера авторитетности и документальности. При чтении договоров нельзя не испытывать больших трудностей и недоразумений, происходящих от особенностей языка, иногда путаницы в расположении мыслей и часто странных выражений, нуждающихся в комментарии. Кроме того, настоятельно требует разреше­ния вопрос: как могли сохраниться до времени составите­ля так называемого Несторовского свода документы, кото­рых нет следа в византийской летописи? По отношению к языку многое объясняется тем, что пред нами находится перевод с греческого оригинала, не совсем точно сделан­ный и в самом начале, но затем еще попорченный перепи­счиками и толкователями, читавшими древнюю летопись и пытавшимися объяснить ее для себя. По отношению к той странной случайности, что сохранился только рус­ский перевод договоров, а не греческий оригинал, указы­вают именно на такие характерные недостатки этого рус­ского текста, которые не могут быть объяснены иначе как способом передачи на русский греческого выражения. Са­мая система составления договорных грамот, практико­вавшаяся в Византии, хорошо объясняет, почему мог со­храниться перевод (9).

Лучшим и бьющим в глаза примером того, как стран­ности русского текста находят себе единственное объяснение в соответствующем греческом выражении, служат известные слова: «равно другого свещания», повторяю­щиеся в начале почти всех договоров. Как то обстоятель­ство, что это выражение, неизменно и на одном и том же месте употребленное во всех договорах, выдает свой официальный и технический характер, так и его постро­ение, необычное для русского языка, дает понять об его иноземном и переводном происхождении. В настоящее время выяснилось (10), что это выражение есть буквальный перевод весьма обычных в греческих актах слов: ισον του ετερου σιμβολαιον, что значит «копия» с другого договора или «список» с другой договорной грамоты. Этот техни­ческий термин τо ισον находит объяснение своего происхождения в обычаях византийского делопроизводства, по которым официальный акт составлялся в двух экземп­лярах. Каждая сторона получала два экземпляра догово­ра: один на языке той стороны, с которой заключается договор, другой в виде копии с того же экземпляра на языке своей страны!

Находя здесь излишним входить в оценку мнений по специальным вопросам относительно договоров, обра­щаемся прямо к их содержанию и начнем с общего за­ключения, что литературное значение и материальная документальность первых трех договоров - 907, 911 и 945 гг. - должны быть рассматриваемы под одним углом зрения. Во всех договорах выражается действительная жизнь и обрисовывается взаимное отношение между русскими и греками и все памятники дают одинаково ценный материал для характеристики быта и государст­венного положения Киевской Руси. Как официальные памятники, исходящие от народа, имеющего сложивши­еся уже формы государственности и международных сношений, вызванных торговыми и другими культурны­ми интересами, договоры представляют замечательный источник, которым, как и своим летописным сводом, она выгодно рисуется в истории славян той же эпохи. Для историка, если он встречается с новым и не находящим параллелей фактом, является обязательным подыскать для него возможную обстановку в предыдущих и последующих отношениях. Договоры, конечно, должны быть поставлены в связь как с приобщением Руси к христианству после нашествия на Константинополь в 860 г., так и с участием русских в военных походах, проходя­щих через все X столетие, которое необходимо предпо­лагает постоянное пребывание в Константинополе рус­ской колонии. В смысле исторической и материальной обстановки для договоров мы должны также указать на замечательный и мало еще раскрытый по его культурно­му значению факт - это путешествие великой княгини Ольги в Константинополь и церемониал ее приемов при дворе, подробно описанный в придворном дневнике и сохранившийся до настоящего времени.

Сущность летописного рассказа о договоре 907 г., ес­ли освободить его от наслоений, привнесенных разными сферами, в которых обращалась рукопись, состоит в сле­дующем. Кроме дани на войско, принимавшее участие в походе, «по двенадцать гривень на ключ» греки обязались вносить «укшиды» на русские города: Киев, Чернигов, Пе-реяславль, Полоцк, Ростов, Любеч и на прочие города. Эта статья договора, свидетельствующая о праве городов уча­ствовать в заключении договоров, составляет весьма ха­рактерную особенность тогдашнего политического строя России и должна быть признана важным фактом. Далее в высшей степени ценны указания на торговые связи: рус­ские, приходящие в Константинополь, получают от прави­тельства продовольствие, купцы же имеют право на меся­чину в течение 6 месяцев и по миновании этого срока и по окончании торговых сделок возвращаются домой, будучи снабжены всем необходимым для пути. Русская колония, как и прибывавшие по делам в Константинополь времен­ные посетители, помещались в определенном месте, имен­но, в квартале св. Маманта. Там они обыкновенно приставали, высаживаясь с судов, и там подвергались переписи, после чего им было выдаваемо содержание. Дабы преду­предить всякие неожиданности, поставлено требование, чтобы русские входили в город для своих дел одними во­ротами в сопровождении царского пристава, не больше 50 человек зараз и без оружия. Договор обе стороны скрепи­ли клятвою: византийские цари целовали крест, а Русь кля­лась «по русскому закону» оружием своим и призывала в свидетельство Перуна и Белеса. Таковы главнейшие черты, характеризующие договор 907 г., который на страницах летописного свода испытал некоторые дополнения и ле­гендарную окраску.

Культурное значение завязавшихся между Византи­ей и Русью отношений по преимуществу отмечается до­говорами 911 и 945 гг., которые и по своей форме впол­не выдержали характер подобного рода документов, за­ключенных империей с торговыми итальянскими республиками. В занимающих нас договорах после пере­числения имен русских послов, которые вообще отлича­ются неславянским происхождением, следует положе­ние моральных и материальных мотивов к заключению договора и затем содержание договора распределяется по отдельным статьям. Таким образом, статьи 3 - 7 Оле-гова договора определяют наказания за убийство, раны, татьбу и грабеж - это статьи уголовного права, регули­рующие жизнь русской колонии в Константинополе и ее отношения к местному населению. Здесь, между прочим, одной статьей решался вопрос о наследстве посла рус­ского, умершего в Константинополе. Если отыщется за­вещание, то наследство переходит согласно воле заве­щателя; если же нет, то его берут соотечественники умершего и передают законным наследникам в России. Статьей 8 договора предусматривается случай кораб­лекрушения.

Известно, что в то отдаленное время признаваемо было так называемое береговое право, по которому вся­кое судно, выброшенное волнами на берег, считалось собственностью тех, кому принадлежал берег; в средневековую эпоху это право имело большое значение, но об­ращалось часто в разбой: береговые жители грабили не­редко и те суда, которые просто приставали к берегу, и за­хватывали корабли. Даже в открытом море, считая его та­кой же собственностью, как и берег. Русские обязываются не брать себе греческих кораблей, пострадавших у их бе­регов, а должны со всею предосторожностью довести судно в Грецию; если же судно пострадало слишком силь-ио, то его отводят в Русь, груз продают и при первом удобном случае возвращают стоимость его грекам. Следу­ющие главы договора объясняют, как действовать при выкупе пленных, какую сумму можно требовать за каждого; далее, в каком положении должны находиться рус­ские, служащие в византийской службе, наконец, обе сто­роны обязываются выдавать друг другу преступников, и притом на равных условиях.

Договор Игоря от 945 г., кроме некоторых статей, ка­сающихся бытовой и общественной жизни и сходных от­части со статьями Олегова договора, освещает новые важ­ные стороны отношений русских к Византии. Статья 2-я договора совершенно неожиданно для нас обставляет сношения киевских купцов и вообще руси с греками таки­ми формальностями, которых трудно было бы искать в русском обществе в начале X в. Для предупреждения раз­личных недоразумений и неприятностей византийское правительство требует, чтобы все русские, отправляющие­ся в июне месяце в Константинополь, имели при себе гра­моту от великого князя, где было бы обозначено, сколько идет людей и на скольких кораблях; только под таким ус­ловием русские могли быть рассматриваемы в Царьграде как люди, приходящие с «миром», а не как шайка разбой­ников. Если же придет какая-нибудь толпа русских без кня­жеской грамоты, то они будут удержаны греками, пока не будет дано знать русскому князю.

В этом договоре повторяются статьи о том, что рус­ские должны жить около церкви св. Маманта и могут вхо­дить в город через одни ворота в числе не больше 50 чело­век без оружия в сопровождении «царева мужа».

Если, как выясняется из договоров, отношения Руси к Византии устраиваются правильно и обусловливаются договорами, то естественно искать других данных, кото­рые бы подтверждали эти правовые государственные от­ношения. В таком смысле обращают на себя внимание те части договоров, которые касаются взаимных обяза­тельств относительно спорных областей, равно как воен­ного соглашения на счет посылки вспомогательных от­рядов. Между прочим, в 8-й статье встречаем следующее постановление: «относитечьно херсонской земли и всех городов, которые в ней находятся, князь русский не име­ет власти воевать эту страну, и она не покоряется рус­ским». Если в 945 г. устанавливается пункт, исключающий херсонскую страну из-под зависимости Руси, то ясно, что бывали уже попытки Руси завладеть этой страною. Таким образом, те намеки на походы русских в Крым, которые находим в летописи, очевидно, имеют известное истори­ческое основание. Как бы в вознаграждение Игоря за от­каз его от обладания херсонской страной в той же статье договора определено: «если русский князь пожелает по­лучить от нас вспомогательный отряд для своих войн, мы пошлем его в таком числе, как ему будет нужно». Эта ста­тья подтверждается многократными упоминаниями в ис­тории о русском военном отряде в войнах Византии. Ря­дом с 8-й статьей договора необходимо поставить 10-ю и 11 -ю, где также устраняется по возможности участие рус­ских в делах черноморских.

«Когдарусские, - говорится в 10-й статье, - найдут херсонцев, ловящих рыбу в устьях Днепра, то да не причи­няют им никакого зла, и да не имеют власти зимовать в устьях Днепра...»

Сказанного достаточно, чтобы дать понять о значе­нии договоров Руси с греками для истории внутренней жизни русского народа и его политических отношений в X столетии. Договоры показывают, что Византия находила возможным вступать с Русью в международные сношения как с государством, правильно организованным. В госу­дарственном архиве империи хранилась формула письменных сношений с русским великим князем. Наиболее живо представлены культурные интересы в обстоятельст­вах, сопровождавших посещение Константинополя св. Ольгой в 957 г.

Про Ольгу в русской летописи рассказывается, что она в Константинополе крестилась, что при этом благода­ря своему уму приобрела уважение византийского импе­ратора, которого «переклюкала». Русские памятники гово­рят довольно много об этом путешествии Ольги, но осо­бенно подробно и живо описано оно у Константина Багрянородного (11). Прежде всего есть одно странное об­стоятельство в византийском рассказе о приеме Ольги в Константинополе. Статья обозначена совершенно так же, как озаглавлена беседа патриарха Фотия: на нашествие Ру­си (12), - т. е. посещение Ольги обозначено на греческом языке выражением, имеющим смысл нашествия с враж­дебной целью или военного похода. Так как известие рус­ской летописи в этом случае расходится с византийским, ибо первое все внимание сосредоточивает на крещении Ольги, а второе ничего не говорит о крещении, то давно уже высказано было мнение, что, может быть, Ольга два раза была в Константинополе. Следует еще присовоку­пить, что византийское известие не может возбуждать против себя никаких сомнений, ибо это есть дворцовый журнал, описывающий парадные приемы послов и посе­тителей из иностранных государств. Русские, посещавшие Константинополь в конце XII в., находили еще там некото­рые воспоминания об Ольге. Так, Новгородский архиепис­коп Антоний говорит, что ему показывали в храме св. Со­фии между прочими святынями и драгоценностями «блю­до велико злато служебное Ольги Русской, когда взяла дань, ходивши ко Царьграду».

Какою целью руководилась Ольга, предприняв путе­шествие в Царьград, об этом ничего нельзя сказать точно­го, догадки же сосредоточиваются главнейше на том, что она желала в Константинополе креститься. Независимо от того в церемониале приема Ольги есть несколько любо­пытных для нас черт, Торжественный прием ей сделан был в среду 9 сентября 955 г. По обычаю византийского этике­та, Ольга должна была пройти по многочисленным залам и галереям императорского дворца, прежде чем попасть и тронную залу, великий триклиний Магнавры, где стоял Со­ломонов трон. Этот трон был чудом искусства, которое не могло не поразить воображения. Иностранца, подходяще­го к трону для поклонения императору, окруженному бле­стящей свитой военных и придворных людей в парадных мундирах, поражал сюрприз за сюрпризом. Прежде всего раздавались звуки золотых и серебряных органов, скры­тых от глаз занавесями и коврами. Затем на золотом троне поднимались золотые львы и страшно рыкали, по золотым деревьям вокруг трона золотые птицы начинали гармони­ческие песни.

Нет сомнения, что византийский двор по блеску и роскоши превосходил все, что знала тогдашняя Европа, и что этикет придворных церемоний, на исполнении кото­рого византийцы очень сильно настаивали, должен был производить чарующее впечатление.

Ольгу приняли с соблюдением всех церемоний, мо­жет быть утомительных, причем ей оказана особенная честь в том отношении, что за приемом у царя последо­вал прием у царицы, менее парадный, в ее собственных покоях; на втором приеме был и царь и вся царская семья, и здесь Ольга могла запросто разговаривать с царем и ца­рицей. В этот же день был парадный обед в Юстинианов-ской зале. Ольга была посажена не за царским столом, а за ближайшим к царскому, за которым сидели первые придворные дамы. Во время обеда пели придворные пев­чие и давались сценические представления. Отличие от обыкновенных обедов и здесь было в том, что сладкое было подано за отдельным столом, где заняли места чле­ны императорской фамилии и куда приглашена была Ольга. В тот же день в другой зале дворца давался обед для свиты Ольги.

18 октября дан был во дворце другой обед в честь Ольги и ее свиты. В одной зале, где обедала свита Ольги, присустствовал царь, в другой же, где обедала Ольга, - царица с семьей.

Есть возможность вычислить, как велика была свита Ольги, потому что в придворном журнале указано, кому какие дары сделаны были после обеда. Оказывается, что мужской персонал свиты, приглашенный к обеду, простирался до 88 человек, женский - до 35. Княгиня Ольга получила в подарок от двух до трехсот рублей и золотое блюдо, может быть, то самое, которое видел в храме св. Софии архиепископ Антоний.

В свите Ольги находилось, между прочим, духовное лицо, священник Григорий. Все заставляет думать, что этот священник привезен был Ольгой из России и что, следовательно, она была уже христианкой, когда прибыла в Кон­стантинополь. Если же это так, то общепринятое мнение о крещении Ольги в Константинополе имеет за собой мало достоверности или, чтобы отстоять его, следует предпола­гать еще другое путешествие ее в Константинополь.

По моему мнению, Ольга посетила Константинополь не ради принятия христианства и не с военною целью. Цель ее посещения может быть понята, если обратить вни­мание на состав ее свиты, принимаемой во дворце и на­граждаемой подарками. Без сомнения, во дворце принимали не всех прибывших с княгиней: о матросах, напр., нет и помину, военные люди представлены в небольшом количестве. Из 88 человек, приглашенных к столу, было 44 тор­говых, или, по тогдашнему выражению, гостей, и 22 поверенных, или послов, от русских бояр. Очевидно, главнейший элемент в свите был не военный, а торговый; 22 представителя от бояр могут указывать на такое же число городов или волостей, по которым сидели подчиненные русскому князю правители . Мы усматриваем, таким образом, здесь выраженными торговые и земские интересы, которые уже в X в. находились в значительной зависимос­ти от правильных сношений с Византией. Путешествие Ольги иллюстрирует договоры с греками, в которых также сильно выступает стремление установить мирные сноше­ния с империей.

Ольга, принимая под свое покровительство эти интере­сы, могла иметь, конечно, и свои цели при посещении Царьграда. Русское предание приписывает Ольге высокую муд­рость, необыкновенный ум и административные способно­сти. Следует думать, что высочайшая политическая мудрость князей X в. заключалась в том, чтобы сблизить Русь с Визан­тией более тесными узами и перенести в Россию культурные начала из византийской империи. Согласно со всеми преда­ниями об Ольге, можно утверждать, что она своей поездкой в Константинополь должна была произвести в умах своих современников такой же переворот взглядов, как Петр сво­им путешествием в Западную Европу. Византия могла пора­зить воображение не только своим придворным церемони­алом, но и формами общежития и складом всей жизни. Если лучшие люди X в. могли составлять себе идеалы, то эти идеа­лы они могли находить в лучших формах общежития и в культуре образованнейших народов, а для той поры Визан­тия была образцом недосягаемым.

Что особенно привлекало в этом отношении русских людей, это, бесспорно, святыни цареградские, религиоз­ные обряды и торжественное богослужение. Мы имеем не­сколько описаний путешествия в Царьград из позднейше­го времени и по ним можем судить, как св. София со всем ее великолепием и торжественной обстановкой могла действовать на чувство. Кто раз видел в ней торжественное богослужение и слышал художественно исполняемые цер­ковные песни, тот не мог не испытать сильного потрясе­ния. Не одни русские послы Владимира вынесли из св. Со­фии то впечатление, что там Бог пребывает с людьми и что, присутствуя в византийском храме, забываешь, на не­бе или на земле находишься; с теми же впечатлениями ухо­дили и армяне, и грузины, и болгаре. Ольга испытала эти сильные впечатления, и ее приближенные дамы и свита за­паслись в Константинополе новыми воззрениями, кото­рые скоро должны были произвести переворот в жизни русского государства.

Согласно русским летописям, киевская княгиня Ольга в 955 году совершила поездку в Царьград. Цель поездки: принятие крещения от византийского императора и патриарха.

Княгиня Ольга, действительно, в Царьграде была; она и ее посольство два раза были приняты императором Константином VII Багрянородным, об этом пишет сам кесарь в своем сочинении «Церемонии византийского двора», однако год приезда княгини в Византию им указан 957-й, а не 955-й, как в русской летописи.

Статья о поездке княгини «въ Греки» была нами просмотрена по двадцати пяти летописным спискам. Во всех год поездки указан 955-й, статья написана в основном по одному плану. В четырех списках (в «Повести временных лет», Ипатьевской летописи, Московско-Академическом списке летописи и в Радзивиловской, как правитель Византии в 955 году, указан император Константин VII Багрянородный, в Мазуринском списке: «при греческих царех - император Роман (Роман I Лакапкин, правил с 920 по 944-й год), а в остальных - Иоанн Цимисхий (стал императором с 11 декабря 969 года). Ошибка в указании имени правившего в 955 г. (957 г.) императора вкралась в самые древние списки. Первоначально рассказ о крещении Ольги читался в составе «Сказания о первоначальном распространении христианства на Руси», где не было хронологических дат.

Поэтому до сих пор многих исследователей ставит в недоумение сообщение летописцев о желании византийского кесаря Константина VII Багрянородного взять в жены княгиню. Как мог женатый царь, христианин, заявить, что «хощет ее собе жене»?

Княгиню Ольгу в поездке сопровождал племянник (он не назван по имени), родственницы - русские княгини и свита из восемнадцати женщин, двадцати двух послов, сорока двух купцов, двенадцати переводчиков. В числе членов свиты назван священник Григорий. Предполагают, что среди них была девочка Малуша, дочь Малка Любечанина, сестра Добрыни, будущая мать князя Владимира I Святославича. Считают, что Малуша в Царьграде приняли святое крещение.

Чтобы отважиться в середине Х века на поездку из Киева в Царьград, княгине надо было иметь много энергии, отваги, решимости. Только исключительной важности цель могла заставить Ольгу предпринять это, по словам императора Константина VII, «многострадальное, страшное, трудное и тяжелое плавание», описанное им в книге «Об управлении империей», как путь из «Варяг в Греки». В северных причерноморских степях, по среднему и нижнему течению Днепра обитали кочевники, путь через земли степняков был опасен из-за их нападений с целью грабежа.

Обычно, как пишет император в своей книге, русы в начале июня выезжали из Киева; также выехала и княгиня Ольга с посольством в сопровождении обслуги и военной охраны (княжеская дружина) на речных судах – лодиях, насадах и пр. - вниз по Днепру к Понту Эвксинскому, тогда именуемому как Русское, ныне Черное море. Охрана частично тоже располагалась на судах, другие на конях шли по берегу.

Надо было преодолеть семь днепровских порогов, русские и славянские названия, их значения Ольга понимала: первый порог – Эссупи, Не спи; второй - Улварси, Островунипраг (остров порога); третий – Геландри, Шум порога; четвертый – Аифар, Неясыть (в камнях порога гнездились совы); пятый – Варуфорос, Вульнипраг (большая заводь); шестой - Леанти, Верупи (бурление воды); седьмой - Струкун, Напрези (малый порог).

У всех порогов путешественников могли в засаде поджидать печенеги, чтобы напасть, ограбить, в случае сопротивления - убить. При переходе мимо одних порогов всех людей с судов выса-живают на сушу, суда с осторожностью ведут у кромки берега; мимо других - сначала выходит стража (печенеги в засаде!), отряженные люди неусыпно охраняют речной купеческий караван и прочие суда от нападения; другие, выбрав поклажу из судов и рабов в цепях, переводят их сухим путем (по берегу) шесть миль; княгиня и обслуга ехали верхом на конях или в повозках, пока не пройдут порога. А суда или тащат волоком, или несут на плечах. У одного из этих порогов, княгиня, через пятнадцать лет, весной 972 года, сложит свою буйную голову твой сын Святослав в неравной схватке с печенегами. Дороги кончались у современного города Запорожье; он потому так назван, что в древности селение было основано за порогами, вниз по Днепру. В течение пути путники время от времени устраивают отдых на два-три дня.

Далее предстоит Крарийская переправа (ныне Кичкасский перевоз), здесь тоже можно ожидать нападений притаившихся печенегов. Затем привал на острове Св. Григория (современный остров Хортица, знаменитая Запорожская Сечь). На острове рос огромный дуб, почитаемый русами как священный; около него они совершают жертвоприношения, приносят в жертву хлеб, мясо, просо и пр. и обязательно черного петуха, от брошенного жребия зависит дальнейшая судьба петуха: зарежут, съедят или живого отпустят.

Снова в путь: устье Днепра, днепровский лиман, через днестровский лиман - в Днестр, затем к притоку Дуная - Селине, и везде - печенеги; они бегут по берегу Селины за лодками русов. Затем - в устье Дуная, по рекам Варне, Дичине (это уже безопасная болгарская земля); наконец, земля ромеев - область Месимврия.

Такой путь проделали княгиня Ольга и ее посольство. Возможно, в конце июля - начале августа (путь из Киева до Царьграда в одну сторону занимал не менее двух месяцев) флотилия киевской княгини вошла в бухту Золотой Рог (Суд).

Однако, судя по сообщению в книге императора Константина VII, княгиня и ее посольство были им приняты в первый раз лишь спустя более месяца после их прибытия под стены Константино-поля - 9 сентября, а второй раз - 18 октября 957 года. 18 октября для приема очень поздний срок. Путь в обратном направлении занимал время значительно более двух месяцев. В такое время года - поздняя осень, начало зимы - возвращение было возможно только конным путем или в повозках.

Ожидание более месяца первого приема императором Константином VII русского посольства для русских было унизительным. Задеты были честь и престиж государства Киевской Руси, и лично княгини, и ее посольства. Ольга не могла появиться с посольством в Царьграде самозванно, неожиданно или во всяком случае без предуведомления. Купеческие караваны по Днепру мимо Киева регулярно ходили из Варяг в Греки. Недаром в посольстве княгини были сорок два купца. Высокие стороны, несомненно, перед отправлением Ольги со свитой в Царьград обменялись грамотами по поводу предстоящей поездки княгини в Константинополь. Поэтому ожидание более месяца приема для русских было полной неприятной неожи-данностью.

Если русское посольство прибыло без предварительной согласованности, то, возможно, царь-градское правительство оказалось в растерянности и нерешительности, по какому статусу, с применением какого церемониала принять русскую княгиню с посольской свитой. Византия церемониалу приемов придавала огромнейшее значение. Император Константин VII Багрянородный посвятил этому специальный труд «Церемониал византийского двора», где дал описание тщательного, до мелочей продуманного ритуала приема иноземных послов в зависимости от места (в понимании византийских дипломатов), занимаемого на политической арене отдельными государствами.

Византия Х в. была могущественной державой среди стран Европы, Азии и Востока, страной с многовековой государственной традицией. Русь в глазах имперской Византии была языческой, полуварварской страной. Однако нараставшая военная мощь Руси, проявленная ею в походах на Царьград в 832, 860, 866, 907, 944 гг., вынуждала коварную Византию считаться с новым государством. Прибытие русского посольства в 957 году в Царьград дало повод кесарю и его камарилье лишний раз указать Руси на ее отнюдь не первое место в иерархии суверенных государств.

Княгиня с посольством никак не могла появиться перед Константинополем непосредственно перед девятым сентября, очень поздно; но в посольстве были купцы, их было немало, сорок два человека, со своим товаром, они-то уж знали последние сроки отбытия из Киева, путь до Царьграда и крайний срок для возвращения назад; возвратиться они должны были до наступления осени или, в крайнем случае, ранней осенью. Более позднего к нашим временам составления летописи доносят до нас возмущение княгини, обращенное ею к прибывшим из Царьграда послам с визитом за ответными дарами; она требует передать кесарю, что эти дары он должен оплатить таким же продолжительным стоянием у нее в Почайне перед Киевом, сколько она выстояла в Суду перед Царьградом.

Византийские дипломаты, которые вели переговоры о приеме с русским посольством, давно были известны цивилизованному миру коварством, хитростью, изощренностью дипломатических уловок в проведении многонедельного, многомесячного изматывания иноземных посольств с выражением неизменного уважения и почтения к давно прибывшей стороне; назначая все новые и новые сроки приема посольства императором, ссылаясь каждый раз на различные уважительные причины переноса срока, а еще лучше - выставляя виновными в срыве срока приема самих иноземных послов, указывали на их чрезмерные требования приема по высшему рангу с не полагающейся по их политическому статусу торжественной пышностью. Так обстояло дело и с посольством Ольги. Но она должна была, скрепя сердце, стойко пройти через эти испытания, все вынести ради той цели, для которой она прибыла в Царьград.

Почему данные о поездке Ольги в Царьград наших летописей - 955 год - расходятся с указанием Константина VII - 957 год? Еще в 1913 году исследователь М. Д. Приселков в «Очерках по церковно-политической истории Киевской Руси X – XIIв.в.» предполагал две поездки Ольги в Константинополь – в 955 г. и 957 г.

Но академик Д. С. Лихачев считает это вряд ли правдоподобным. Он полагает, что крещение Ольги произошло действительно в 955 году, но не в Царьграде, а в Киеве. Возможно, что какие-то записи велись в церкви Ильи, упоминаемой еще в договоре с греками 944 (945) года. Но, противореча себе, Д. С. Лихачев, с другой стороны, отмечает, что летописец, указывая 955 год, как год поездки Ольги в Царьград, прав, он не выдуман летописцем и не взят им из византийских хроник (в тех хрониках, которые могли быть известны летописцу, его нет). В сочинении «Память и похвала князю Владимиру», в которой отразилась древнейшая русская летопись (более ранняя, чем «Повесть временных лет» и «Начальный свод»), сказано, что Ольга умерла в 969 году, прожив христианкой пятнадцать лет; следовательно, крестилась она в 954/955 сентябрьском году. 955 год, как год крещения княгини, можно считать точно установленным. Но вопрос о том, где Ольга совершила обряд крещения: в Киеве или в Царьграде, - должен остаться пока открытым. Если крещение произошло в Византии, то естественно, что Ольга два раза совершала поездки в Царьград (в 955 и 957 гг.).

Три источника устанавливают, подтверждают факт крещения Ольги в Царьграде: русские ле-тописи, греческий хронист Скилица и один иностранный источник. Скилица сообщает о прибытии Ольги в Царьград и о крещении ее при патриархе Феофилакте, который был на патриаршестве с февраля 933 года по 27 февраля 956 гола; к сожалению, исследователи игнорируют сведения, данные Скилицей; это еще одно подтверждение крещения Ольги в 954-955 сентябрьском году. Так называемый «Продолжатель Регинона» содержит данные о том, что в 959 году к германскому императору Оттону I пришли послы королевы русских (точнее, в источнике: королевы ругов) Елены (она упомянута под своим христианским именем), которая была крещена в Константинополе.

Возможно, косвенным подтверждением крещения Ольги в Царьграде явится следующее соображение: в 858 году византийский император Михаил крестил болгарского князя Бориса, который в крещении принял имя своего крестного отца - Михаил. Может, и киевская княгиня в крещении получила имя Елена в честь императрицы Елены, матери Константина Великого, потому что находилась в Царьграде среди христиан, а не в Киеве, где среда в основном была языческая.

Присутствие священника Григория в составе посольства 957 года говорит о том, что в нем были христиане; возможно, христианкой была сама княгиня. Ибо навряд ли бы язычница княгиня потерпела в своем посольстве православного священника. Можно быть терпимым к иноверию, но не до такой степени, чтоб в сплошь языческом посольстве терпеть присутствие священника. Из описания Константина Багрянородного нельзя решить, была ли Ольга уже христианкой. Однако отмеченное самим императором наличие в посольстве Ольги священника свидетельствует о том, что княгиня была уже крещеной.

Указание присутствия священника в посольстве Ольги стилистически совпадает с сообщением летописи о предсмертном завещании княгини: не совершать по ней тризны, так как имела при себе священника. Возможно, посольский священник Григорий - это тоже священник, которого Ольга имела при себе.

Если бы княгиня, будучи язычницей, прибыла в 957 году в Царьград, то император не преминул отметить, какую честь он, христианнейший император, делает языческой Руси, принимая ее княгиню. Константин сам присутствовал при любопытном событии: страна языческая (Русь), а он принимает правительницу, княгиню, мать, регентшу - христианку.

Если бы Ольга в 957 году приняла крещение в Царьграде, да тем более восприемником ее от крестильной купели был сам император, то об этом исключительном событии император упомянул бы в своем сочинении, как об очередной победе православия над варварским язычест-вом.

Русские летописи в статье под 955 годом, сообщая о крещении княгини в этом году (возможно, в Царьграде), не зная даты второй поездки ее в Византию, соединили сведения об обеих поездках и записали в одной статье под 955 годом. Более поздние летописи, имея указания Константина VII о поездке Ольги в Царьград в 957 г., теперь уже, наоборот, соединили данные о крещении и о поездке под 957 годом, не выделив верное сообщение о крещении ее в 955 году. Тем более, что цель приезда Ольги у Константина Багрянородного не названа. Причина, вызвавшая вторую поездку в 957 году, нашим летописцам оказалась неизвестной. Подчеркнутое же особо крещение русской княгини, полученное в Византии, от греческого патриарха, имевшее столь революционное значение для Руси в области культуры, просвещения, да и всего общественно-политического развития, имело для русской церкви большое значение. Возникает парадокс: русские летописи сообщают о поездке Ольги в Царьград в 955 г. с единственной целью - крещение, Константин VII в своей книге почему-то умалчивает об этом факте, а он для престижа Византии немаловажен; сам же Багрянородный кесарь сообщает о приеме посольства княгини осенью 957 года, но без упоминания и цели приезда Ольги, и факта ее крещения в 955 или 957 г. Ольга с посольством приезжала в 957 г. в Царьград, но целью ее поездки было не крещение (уже доказано, что она приняла обряд крещения в 955 году), а другое намерение.

Ольгу в поездке в Константинополь сопровождал племянник (он не назван по имени). А почему надо было скрывать его имя? Вероятнее всего, под видом племянника в поездке принял участие сам князь Святослав, ее сын.

В 957 году ему было полных шестнадцать лет. Решалось дело большой государственной важности: заключить первый брак для князя-язычника (в язычестве допускалось, как и в мусульманстве, многоженство). Первая жена - старшая жена, ее первенец–сын наследует власть отца, престол, столицу, самый большой удел в личное пользование и все государство. Правящие князья, короли (не христиане) стремились взять старшую жену из влиятельного владетельного дома. Княгиня Ольга тщательно собирала сведения о возможных претендентках на роль первой, старшей, главной жены сына. Выбор остановила на царевне Феодоре, одной из дочерей византийского императора Константина VII Багрянородного. Возможно, дипломатическим путем Византии из Руси дали соответствующий намек. Царьградские власти, верные своей «смутной» для соседей политике, и ответ дали уклончивый на ноту Руси о ее желании породниться.

9 сентября 957 года император Константин VII Порфирородный наконец-то принял Ольгу и ее посольство в Магнавре - тронном зале, а затем императрица Елена - в роскошном зале императора Юстиниана. Ольга была приглашена и во внутренние покои императрицы, куда явился также император Константин VII с детьми, сыном Романом (19 лет) и дочерьми, среди них - интересующая княгиню Феодора. К сожалению, кесарь не оставил описания внешности ни русской княгини, ни ее безымянного племянника. Император Константин был умен, начитан, образован, о его внешнем виде известно, что он был очень высок ростом, по росту ему подстать был его сын, правда, немного пониже. Описание внешности Святослава донес до наших дней греческий историк, хронист Лев Диакон в своей «Истории», описывая события 971 года. Русский князь имел средний рост, из-под мохнатых бровей умно и проницательно смотрели светло-синие глаза, у него прямой нос, в одно ухо у него вдета серьга, она украшена рубином, обрамленным двумя жемчужинами (серьга в одном ухе - всем предостережение: единственный сын в семье - беречь, как наследника, чтоб не угас род), безбород; скроен ладно. Отличный наездник, ловок в обращении с мечом и луком, физически вынослив. Русский летописец дополнит: Святослав «легко ходил в походах, аки пардус», был неприхотлив в быту, суров, мужественен, по-рыцарски благороден. Лев Диакон приводит и описание внешности Феодоры, но очень краткое: «Царевна не слишком выделялась красотой и стройностью, но целомудрием и всякого рода добродетелями превосходила всех женщин». (Это характеристика Феодоры периода 970 года, через 14 лет после сватовства со стороны киевской княгини).

Смотрины прошли; царьградский двор, верный своей традиции брать послов на измор, лишь через месяц, 18 октября, во время второго приема дал отрицательный ответ, отказав княгине в обручении молодых людей. Летописцы добросовестно приводят содержание договоров русских с греками более раннего времени: 907 (912), 945 г.г., поездка же Ольги в Царьград в 957 году не нашла отражения ни в одной государственном документе ни со стороны Киева, ни со стороны Константинополя. Остается предположить, что, будучи крещена, возможно, в Царьграде в 955 году, в 957 году Ольга предприняла поездку как частное лицо, хотя и в сопровождении посольства, именно по поводу переговоров о возможном бракосочетании Святослава и Феодоры.

Почему Византию не прельстила перспектива возможности породниться с Русью? Отчасти от-вет дал сам император Константин VII в своем сочинении о церемониале. Он советует наследнику сыну избегать династических браков. Хотя сам кесарь засылал послов в Западную Европу на поиски невесты для того же Романа, но получил отказ. Византийские императоры стремились брать себе жену из своих ромейских знатных родов. Но на трон всходили и незнатные ромейки; так, у Константина VII супруга Елена была дочь впоследствии императора Романа I Лакапина; однако Роман I начинал свою будущую императорскую карьеру со службы простым моряком. Сын Константина Роман II женится на Анастасии; став супругой, она приняла имя Феофано; по малочисленным сведениям, Феофано - из благородной семьи, однако многочисленные греческие хронисты хором утверждают, что она дочь трактирщика. Возведением на трон она обязана своей красоте и обаятельности облика.

Главная же причина отказа: Святослав - язычник, Феодора - христианка. Бесспорно, импера-тор и княгиня обсуждали вариант возможности крещения Святослава. Такой оборот обсуждения проблемы перемены вероисповедания Святославом Ольга могла вести, уже сама будучи христианкой. Такого оборота дела для русского князя не существовало: за ним была дружина, войско, где воины, за редким исключением, были язычники. В общем, переговоры о возможном бракосочетании язычника Святослава и христианки Феодоры, судя по последующим событиям, закончились безрезультатно.

Возможно, совершая поездку в 957 году, княгиня Ольга делала очередную попытку в стремлении приобщить сына к более цивилизованной религии - христианству; она рассчитывала поразить сына в Царьграде величием и мощью воплощения идеи христианства в его купели: Византии, Константинополе, соборе Св. Софии - и тем сокрушить дух сына-язычника. Но все было напрасно.

Святослав должен был остаться язычником, он не мог принять крещение. В свои 16 лет он твердо знал свое призвание, он был прирожденным воином, полководцем. Княгиня была бессильна сломить его дух (по летописи: «…учила его мать принять крещение, но он и не думал прислушаться к этому; но если кто собирался креститься, то не запрещал, а только насмехался над тем…», «…не браняху, но ругахуся тому»).

В 921 году арабский писатель, посол, проповедник ислама Ахмад Ибн-Фадлан был отправлен эмиром из Города Мира Багдада к волжско-камским булгарам через прикаспийские степи, где кочевали печенеги; в одном племенном союзе разыгралась трагедия: вождь принял ислам, его же соплеменники оставались язычниками-шаманистами. Родичи ему заявили: «Если ты принял ислам, то ты уже не наш глава». Тогда вождю племени пришлось отказаться от ислама. Так обстояло дело и с язычеством Святослава. Еще не пришло время для крещения русского князя и всей Руси.

Неудача с женитьбой князя Святослава на византийской принцессе не забудется в анналах памяти потомков киевского князя. Его сын Владимир возьмет реванш у гордых ромеев. Он, вчерашний язычник, сегодняшний христианин, женится на внучке церемониально закомплексованного византийского императора Константина VII Порфирогенита царевне Анне (годы жизни 963-1011).

Летописная статья под 955 годом следующим образом излагает события, связанные с поездкой Ольги в Царьград: «… иде Ольга въ Греки, и приде Царюгороду», назван правивший в Константинополе кесарь, и пришла к нему Ольга, и увидел царь ее красоту, а при беседе подивился ее разуму и счел ее достойной царствовать с ним в его столице; она, поняв потаенный смысл его речи, решила его перехитрить: выразила желание принять крещение с условием, чтоб ее крестил сам император. Крестил ее царь с патриархом, наставление патриархом Ольги в вере. Ольга в крещения приняла имя Елена, как и древняя царица, мать Константина Великого. «Благословил ее патриарх и отпустил. После крещения призвал ее царь и сказал: «Хощю тя пояти собе жене». Она же рече: «Как хочеши мя пояти, крестивъ мя самъ и нарекъ мя дщерею? А въ хрестеянехъ того несть закона, а ты сам веси». (По православному уставу крестный отец не может жениться на крестной дочери.) Изумление кесаря, что княгиня его перехитрила. Царь дал ей дары многие и отпустил, назвав своею дочерью. Ольга собралась домой и пришла к патриарху за благословением. Благословение патриарха сопровождается пространной речью со ссылкой на лиц Священного Писания, на древнейшие времена. Монах-летописец, сравнивая Ольгу с царицей эфиопской, что пришла к Соломону за человеческой мудростью, а Ольга обрела Христа и получила мудрость духовную, превозносит русскую княгиню за приобщение ее к христианству. Заключительный момент эпизода поездки Ольги в Царьград: послы от греков прибыли за ответными дарами, гневная отповедь Ольги кесарю через послов за то, что княгине и посольству долго пришлось ждать приема, стоя под Константинополем. Княгиня отпустила послов ни с чем, сказав: «Если ты (император - Д. М.) так же постоишь у меня в Почайне (пристань, порт у Киева - Д. М.), как я в Суду, то тогда дам тебе».

Статья летописи под 955 годом неоднородна по стилю. Основа всего рассказа - церковная, в нее введены светские, бытовые факты, связанные с сюжетом: император - княгиня. Летописцы использовали различные источники, в результате не сумели привести их к единообразию по смыслу и форме содержания. В статье указано, что крестили Ольгу император и патриарх. При детальном, внимательном чтении оказывается по содержанию одного отрывка, что ее крестил только патриарх, когда назвал дщерью и нарек имя Елена в честь древней императрицы. В другом отрывке, где при прощании кесарь тоже назвал ее дочерью, обнаруживается, что крестил ее император без патриарха. Разностильность отрывков, связанных с именем патриарха и императора, проявляется в том, что каждый из них имеет законченный смысл; так, патриарх, совершив обряд крещения Ольги, наставил ее в вере, благословил и отпустил. В другом, далее, отрывке говорится, что после крещения император пригласил Ольгу, неудачно посватавшись к ней, одарил и отпустил. Сообщение из третьего источника вновь возвращает нас к патриарху, и вновь он ее отпускает, на этот раз окончательно, домой, в Киев. Возможно, летописцы из разных источников, где не были указаны даты, имели сведения о встрече Ольги или только с патриархом (955 г., при крещении в Царьграде), или только с императором-по преданиям, полученным летописцами или от членов княжеской семьи, или от потомков членов посольств 955, 957 г.г. Летописцы соединяли сведения из разных источников в один текст, в результате получался разностильный рассказ.

Два летописца дерзнули нарушить установленный канон разностильности изложения и проявили самодеятельность. Один украсил свой список пространным диалогом княгини и кесаря о пользе крещения; другой словесно нарисовал такую сценку: Ольга подготовилась к принятию обряда крещения; кесарь, занятый государственными делами, запамятвовал, что княгиня ставила условием обязательности крещения присутствие царя при этом. Ольга, стоя перед крестильной купелью, ожидает императора. Его нет. Она посылает сказать ему, что без него она не примет крещение. Появляется кесарь, он и патриарх крестят княгиню.

Из просмотренных в двадцати пяти летописных списках статей под 955 годом оказывается, что лишь в четырех правильно названо имя правившего в 955, 957 г.г. кесаря - Константин VII Багрянородный, в одном - Роман (Роман I Лакапин), в остальных - Иоанн (в иных - Иван) Цимисхий. Трудное для произнесения и написания прозвание императора Цимисхий (в переводе: туфелька, человечек; он был небольшого роста) искажается летописцами, они его пишут и как Цемьский, Цемьскый, Цемсхий, Цемесхий, Чемский, Чемьскый; в одной летописи первый раз он назван Чемескый, а чуть пониже он уже – Меческый.

Д. С. Лихачев так объясняет ошибку в указании правления в 955 г. (957 г.) императора Иоанна Цимисхия, а не правившего в действительности Константина VII Багрянородного: летописцы близкого к нам времени имели список Лаврентьевской летописи (1377 г.), где указано, что «бе тогда царь имянемъ Цемьский». Однако Иоанн Цимисхий вступил на престол 11 декабря 969 года; и это обстоятельство, не совпадающее с датой путешествия Ольги в Царьград, очевидно, вынудило русских летописцев заменить имя Иоанна Цимисхия Константином VII Порфирородным (или Багрянородным, годы правления 912-959), известным византийским историком. Некоторые летописцы имя правившего в середине X в. в Византии царя изменили, но факты, связанные с биографией Цимисхия, перенесли без изменения на кесаря Константина VII. Какой-то период Иоанн до ноября 970 г. (до женитьбы на царевне Феодоре, дочери Константина Порфирогенита) был вдовцом. Один из первых летописцев литературно обработал сюжет, как вдовый Цимисхий был поражен красотой и умом русской княгини, посчитал ее достойной вместе с ним украшать византийский трон; окрестив, сделал предложение. Рассказ показался следующим летописцам столь занимательным, тем более что он лишний раз де-монстрировал премудрость княгини Ольги, десять лет тому назад благодаря своей хитрости расправившейся с древлянами, отмщая за гибель мужа, князя Игоря, что они охотно вводили его в свои своды летописей, не мудрствуя лукаво и не подвергая его проверке. Русские летописцы и представить себе не могли, что в Царьграде с 924 года по 970 год на престоле сме-нится семь императоров: Роман I Лакапин (920-944 гг.), его сыновья - Константин и Стефан (924-944 гг.), Константин VII Багрянородный (912-959 гг.), его сын Роман II (959-963 гг.), Никифор Фока (963-969 гг.) и, наконец, Иоанн Цимисхий (969-976 гг.). В иные годы выпадало, что у власти в Царьграде стояло сразу четыре императора. Возможно, летописцы так рассудили, как было на Руси, когда в Киеве русские князья по несколько раз занимали киевский стол (князь Изяслав Мстиславович, Юрий Владимирович Долгорукий и др.), то же было и в Византии: император Юстиниан, будучи смещен, повторно возвратил себе власть в Константинополе, что и Цимисхий несколько раз приходил к власти.

Возможно, впервые литературная обработка рассказа сообщения о поездке княгини Ольги в Царьград при «Иоанне Цимисхии» была приведена в самой считающейся древней русской летописи - «Новгородской первой летописи старшего и младшего изводов» (в списке младшего извода).

Летописцы близкого к нам времени (в указанных выше четырех летописях) в соответствии с хронологией правления кесарей в Византии изменили имя правившего в 955, 957 г.г. императора, но не дерзнули изменить древний (ошибочный) текст, слово в слово переписав его, и оказалось, что вдовец Иоанн Цимисхий мог сделать предложение тоже вдове княгине Ольге, но он стал императором (всходил на престол один раз) через четырнадцать лет после поездки Ольги в Византию, а для женатого, семьянина, христианина, императора Константина VII такое поведение было предосудительным. В 957 году Константину VII было пятьдесят три года, его жена императрица Елена, возможно, была его ровесница, княгине же Ольге было около 36 лет. Император мог сделать комплимент княгине по поводу ее молодости (в сравнении с его возрастом), красоты, ума, но вести те речи (наши летописцы-монахи по образу жизни и мышления - аскеты, люди высоконравственные, назвали бы их срамными, знай они всю правду об исторических датах правлений царьградских кесарей), которые в уста ему вкладывают летописцы, он никак не мог. Почему-то летописцы не сопроводили осуждением, прямо скажем, безнравственного с точки зрения христианской морали поведения женатого кесаря по отношению к русской княгине.

Монахи, обычно ярые ревнители моральных устоев христианства, здесь оказались не на высоте. Или летописцы, решив указать верно имя правителя императора в 955, 957 г.г. (переменив имя Иоанна Цимисхия на Константина VII), не отважились на большие изменения в тексте или не имели точных данных по биографиям кесарей, чтобы переделать содержание статьи в соответствии с фактами жизни Константина VII. В результате имеем то, что имеем.

В летописной статье под 955 годом вызывает недоумение несоответствие сведений, сообщающих о прибытии княгини Ольги с посольством в Царьград, когда кесарь тотчас почтил ее приглашением к себе (по летописи: «Отправилась Ольга... и пришла к Царьграду. И царствовал кесарь… и пришла к нему Ольга… и увидел царь…») и заключительным моментом эпизода поездки Ольги в Византию, когда сквозь еле сдерживаемый гнев слышится негодование княгини в ее ответе послам от кесаря, прибывшим за ответными дарами, где она обличает кесаря за своё долгое ожидание приема у него. Ни в одной летописи нет указания, что княгине (в момент ее пребывания в Царьграде) и ее посольству пришлось в общей сложности выждать приема императором более двух месяцев (до 9 сентября и до 18 октября 957 года). Наоборот, первые русские историки единодушно сообщают, с какой радостью встречена была Ольга в Константинополе. Концовка же статьи под 955 годом говорит о противоположном. Княгиня не в состоянии сдержать гнев по поводу непочтительного приема посольства Руси во главе с ней, когда их вне всяких рамок приличия, по мнению русских, несколько месяцев продержали на рейде Константинополя в ожидании аудиенции у императора.

Явное несоответствие фактов говорит о том, что заключительный момент эпизода о поездке Ольги в Царьград - более поздняя приписка. В Лаврентьевской летописи (1377 г.) этого факта (прибытие греческих послов и гневная отповедь их императору за пренебрежение к посольству Руси) нет. Или монах Лаврентий при составлении свода проявил проницательность, уловив разящее несоответствие полного благолепия и взаимопонимания между кесарем и прибывшим из Руси посольством в начале сказа о поездке Ольги в Царьград и … вдруг приказ Ольги, чтобы послы передали ему: «Если ты (император - Д. М.) так же постоишь у меня в Почайне (пристань, порт под Киевом - Д. М.), как я в Суду (бухта у Константинополя - Д. М.), то тогда дам тебе». Вернее всего, Лаврентий использовал такие древние списки, где этого заключительного момента эпизода поездки Ольги «въ Греки» не было. Летописец сетовал при составлении своего свода, что перед ним такие ветхие, истертые от древности листы, что написанное местами нельзя разобрать или его совсем нет: истерлось от времени; и ему приходилось делать много пропусков. Следовательно, сочинение кесаря, где он сообщает о приеме в 957 году в Царьграде посольства Ольги, стало известно в Московском государстве после 1377 года.

Наличие двух контрастных текстов в летописной статье под 955 годом - начало и концовка эпизода - свидетельство того, что летописцы соединили сведения различных источников, сообщавших один-о возможной поездке Ольги в Царьград в 955 г. на крещение, другой - о поездке посольства Ольги с безымянным племянником по поводу устройства дальнейшей судьбы Святослава, в поисках супруги ему для продолжения киевского правящего княжеского рода. Хронологических дат в этих древних источниках не было, и составлены они были по образцу будущей «Повести временных лет» (повествовательное изложение событий без указания исторических дат). Однако церковная литература свято сохраняла дату - 955-й год - год крещения княгини Ольги; эта дата впоследствии была указана для летописной статьи о поездке Ольги «въ Греки».

Если первые русские историки-летописцы имели сведения о второй поездке княгини Ольги в Царьград в 957 году-устройство бракосочетания русского князя и византийской принцессы,- оказавшейся безрезультатной, то они сочли долгом исключить сообщение о ней по той же причине, что имел в виду кесарь Константин VII: не уронить достоинство своей страны. Возможно, по приказу самой княгини летописцам было запрещено упоминать о поездке княгини в 957 году в Константинополь, нанесшей удар по престижу Руси. Летописцы очень точно знали, как современники происходивших событий, о позорной смерти князя Игоря: древляне, привязав князя к вершинам двух пригнутых деревьев, отпустили их, и тело князя было разорвано на части. Однако ни одна из древних и последующих летописей не сообщили подробности жестокой расправы древлян с киевским князем. Сведения об этом доносит до нас сочинение «История» Льва Диакона.

Возможно, в XV или XVI веке стало известно сочинение Константина VII с сообщением о приеме им в 957 году посольства Ольги. Получивший из этой книги сведения летописец выбрал только ему интересное сообщение, как долго суда княгини простояли в бухте Царьграда, прежде чем русичи были приняты императором в тронном зале 9 сентября 957 года; и он, неуклюже преобразив это нетактичное поведение византийских властей по отношению к русским послам в гневное обличение княгини, ввел как концовку в статью 955 г., где в начале сообщалось о поездке Ольги в Царьград. Возможно, эта приписка появилась в летописи или в период роста политической самостоятельности Руси после свержения татаро-монгольского ига, когда русские отстаивали право иметь митрополитом русского человека, а не грека, ставленника константинопольского патриарха, или после 1453 года, когда Византия утратила независимость и исчезла как государство с карты мира, вот тогда летописец и вспомнил факт из биографии киевской княгини, когда она гневной речью, обращенной к царьградским послам и их кесарю, ставит на место не в меру кичливую Восточную Римскую империю (Византию).

Святая княгиня Ольга - личность в истории нашей страны легендарная и столь же противоречивая для многих. Канонизированная Православной Церковью , как равноапостольная, она известна не только жесткой мстительностью и политической амбициозностью. Но и осознанной и глубокой верой.

Описание поездки Ольги в Константинополь, где она приняла крещение - это не только, а как полагают многие историки, и не столько исторический, сколько литературный материал, за которым скрывается реальная история начала долгого пути к христианизации Руси, которое в итоге вылилось в крещение князя Владимира .

Христианство по западному обряду

Однако, мало кто знает, что Русь при Ольге имела все шансы стать государством, где исповедовали бы христианство западного обряда. Дело было ещё до раскола на православную и католическую церкви, хотя разногласия между христианским Востоком и Западом уже отчетливо наметились. И, что интересно, скорее всего, такой, «западной» христианизации Руси не допустили именно язычники.

Но, чтобы понять суть этой истории, о которой умалчивается в русских летописях, однако неоднократно говорится в западных источниках, нужно начать именно с поездки Ольги в столицу Византийской империи на приём к василевсу.

Поездка в Константинополь

Если вспоминать сюжет «Повести временных лет», то примерно в 955-957 годах Ольга, будучи регентом при князе Святославе, совершила посольство в Константинополь ко двору императора. Согласно «Повести», император захотел её в жены. Сначала Ольга сослалась на свое язычество, а после того, как её крестил патриарх Константинопольский Феофилакт, а восприемником стал сам василевс Константин Багрянородный, объяснила последнему, что теперь он - её крестный отец, и жениться у них точно не получится. С этим и отбыла назад в Киев.

Однако, в этой истории все было несколько сложнее. Историк Карташов указывает на то, что уже на следующий год из Киева было изгнано византийское посольство. Он упоминает и то, что в официальной византийской хронике «О церемониях» описание визита Ольги дается хоть и подробно, но очень сухо, казённым языком, при этом о целях этого визита не сообщается.

Впрочем, в свите княгини отдельно упоминается православный священник. Из всех этих данных Карташов делает вывод, что Ольга действительно серьёзно решила принять христианскую веру или же уже крестилась ранее, но при этом её посольство было ещё и «сватовством».

Русь и Византия

Дело в том, что на тот момент «настоящими императорами» были именно правители Византии, на Западе, в Риме уже правили какие-то «странные люди с непонятной биографией». Ольга же хотела породниться с «порфирогенитами», единственными на тот момент «настоящими европейскими монархами», чем могла укрепить положение и своей династии, и страны.

К тому же, это привело бы к тому, что Крещение Руси состоялось именно при ней. Хотела ли она женить Святослава или выйти замуж сама - история умалчивает. Однако, этих целей ей в итоге добиться не удалось.

Впрочем, нужно отметить, что в плане актуальной политики, отношения между Русью и Византией дополнительно укрепились, а в перспективе, что называется, вечности, на Руси наступило время терпимости к христианам на законодательном уровне. Вот только обида на Константинополь осталась.

Свита хотела крестить Русь

При этом, нужно понимать, что с религиозной точки зрения являл собой двор княгини, да и молодого князя. Там были и язычники, и христиане, как восточного, так и западного обряда. При этом, эти самые «западные христиане» уже обзавелись друзьями и родственниками из Западной Европы, которые, в том числе были и послами при дворе Ольги.

И вот эти, последние, решили воспользоваться ситуацией, чтобы устроить-таки Крещение Руси, но только под юрисдикцией Рима.

И дальше начинается натуральный политический детектив, который все тот же Карташов описывает так: «пользуясь непрерывно существующими организованными коммерческими и политическими сношениями с западно-европейскими государствами, эти варяжские элементы очередных посольств задумали предпринять нечто на свой страх. А именно: злоупотребляя своим посольским положением, выдать свой авантюрный план за прямое поручение княгини Ольги. Они даже торопились, ибо наступил уже срок конца опекунского положения Ольги над властью Святослава, знаменоносца язычества».

Визит епископа

И от имени Ольги в итоге на Русь был приглашен епископ Адальберт. Кстати, это был первый христианский архиерей, побывавший на Руси. Правда, визит его закончился несколько не так, как планировал и он, и пригласившие его послы, и пославший его Римский император Оттон Великий.

А именно, как указывает в своей хронике Продолжатель Регинона, «в этом году возвратился назад Адальберт, поставленный в епископы для Ругов, ибо не преуспел ни в чем том, зачем был послан, и видел все свои старания напрасными. На обратном пути некоторые из его спутников были убиты. А сам он с великим трудом едва спасся».

Фиаско западной миссии было обусловлено рядом факторов. Во-первых, усилением «языческой партии», которая могла мириться, хоть и «насмехаясь», с христианами восточного обряда, но вот по отношению к «западным чужакам» уже не стеснялась в методах давления.

Во-вторых, сама Ольга считала западных императоров «узурпаторами», а носителями настоящей монаршей и христианской традиции именно императоров восточных, а потому не оказала Адальберту никакой поддержки. А уж в контексте того, что пригласили его без ведома княгини, но от её имени, все это походило на глобальный дипломатический и внутриполитический скандал.

Так или иначе, но Адальберт вернулся назад в Европу, где позже стал епископом Магдебурга, Ольга же, добившись от Святослава и его свиты терпимости к христианам, занялась миссионерством в своих вотчинах.

И значимость этой «тихой христианизации» оценили уже современники княгини. На смерть Ольги в летописи был написан панегирик, сравнимый по стилистике с акафистами Богородице: «Си бо омыся купелью святою и совлечеся греховныя одежа ветхаго человека Адама и в новый Адам облечеся, еже есть Христос. Мы же рцем к ней: радуйся русской земли познанье к Богу. Начаток к примиренью быхом. Си первое вниде в царство небесное от Руси. Сию бо хвалят рустии сынове аки начальницю ибо по смерти моляше Бога за Русь».

Первый прием у императора

Записи Константинова обрядника «О церемониях» о двух приемах «Эльги Росены» выдержаны в сухом и сдержанном стиле казенного протокола.

Первая аудиенция русской княгине была назначена на 9 сентября 957 г. Церемониям в этот день не было конца. Сначала Ольгу принял сам Константин в большом триклине (зале) древнего Магнаврского дворца, строительство которого приписывалось Константину I Великому. Император восседал на «троне Соломона», снабженном эффектными механизмами. Ольга вошла в триклин в сопровождении своих «родственниц-архонтисс» и служанок; прочие члены посольства остались в вестибюле, отгороженном от триклина занавесом. Когда Ольга встала на указанное ей место перед троном, заиграли органы, и трон вместе с сидевшим на нем императором внезапно взмыл вверх и затем плавно опустился вниз. После этого маленького представления логофет дрома (глава ведомства почты и внешних связей) от имени Константина задал «архонтиссе Росии» несколько предписанных этикетом вопросов - о здоровье самой государыни, ее вельмож и благоденствии ее страны. Пока чиновник произносил свою речь, механические львы у подножия трона, приподнявшись на лапах, зарычали и забили хвостами, а на ветвях стоявшего рядом золотого дерева искусственными голосами защебетали птицы. Почти тотчас дворцовые слуги внесли в зал дары Ольги, предназначенные василевсу ромеев. За ответными словами Ольги последовало несколько мгновений торжественной тишины; потом вновь зазвучали органы, и княгиня, поклонившись, вышла.

Эти подробности представления Ольги императору не упомянуты в рассказе Константина; но вообще порядок приема иноземных послов во дворце Магнавры был именно таков (см.: Литаврин Г.Г. Путешествие русской княгини Ольги в Константинополь. Проблема источников // Византийский временник. Т. 42. М., 1981 ).

Дав гостье немного отдохнуть, придворные чины провели ее через несколько залов и вестибюлей в триклин Юстиниана, где «архонтиссу Росии» ожидали супруга Константина, императрица Елена Лакапина, и ее невестка Феофано. Торжественная церемония повторилась, только без демонстрации механических чудес. По ее окончании Ольгу вновь проводили в комнату отдыха.

Деловая часть встречи состоялась во внутренних покоях императрицы, в присутствии Константина, Елены и их детей. Василевс пригласил Ольгу сесть, после чего «она беседовала с ним, сколько пожелала».

Во второй половине дня русскую делегацию пригласили на званый обед. Парадные столы были накрыты в триклине Юстиниана (для женщин) и в Хрисотриклине (для мужчин). Войдя в зал, Ольга подошла к креслу императрицы и «наклонила немного голову», тогда как «родственницы-архонтиссы» из ее свиты распростерлись на полу. На время трапезы Ольгу усадили рядом с Еленой за особый стол, места за которым по дворцовому уставу были отведены женам высших сановников империи, носившим титул зост-патрикисс. Слух пирующих услаждали певчие собора Святой Софии и церкви Святых апостолов, распевавшие василикии - величальные гимны в честь здравствующего василевса и членов его семьи; актеры разыграли пред очами августейших особ несколько театральных сценок.

Константин обедал вместе с «послами архонтов Росии, людьми и родичами архонтиссы [Ольги] и купцами». После обеда состоялось вручение подарков: «получили: анепсий ее - 30 милиарисиев, 8 ее людей - по 20 милиарисиев, 20 послов - по 12 милиарисиев, 43 купца - по 12 милиарисиев, священник Григорий - 8 милиарисиев, 2 переводчика - по 12 милиарисиев, люди Святослава - по 5 милиарисиев, 6 людей посла - по 3, переводчик архонтиссы - 15 милиарисиев».

Милиарисий - мелкая серебряная монета, одна тысячная золотого фунта. 12 милиарисиев составляли одну номисму (солид).

Выдав денежные подарки, император покинул Хрисотриклин и проследовал в другое помещение - аристирий (зал для завтрака), куда тем временем переместились и женщины. Здесь, на небольшом золотом столе, их ждал десерт, сервированный в «украшенных жемчугами и драгоценными камнями чашах». После трапезы Ольге поднесли «золотую, украшенную драгоценными камнями» чашу с 500 милиарисиев; женщин из ее свиты также почтили денежными дарами: «6 ее женщинам - по 20 милиарисиев и 18 ее прислужницам - по 8 милиарисиев».

Из всего этого видно, что 9 сентября Ольге была оказана почетная встреча, впрочем мало чем отличавшаяся в целом от обхождения с другими иноземными послами, посещавшими двор Константина, - например, от аудиенций, данных «друзьям-сарацинам» из пограничного города Тарса (в Сирии), описание приемов которых находится в той же 15-й главе II книги «О церемониях», где помещен и рассказ о приемах «Эльги Росены».

Второй прием

Но вторая протокольная запись от 18 октября резко контрастирует с первой. В ней нет ни пышных церемоний, ни доверительных бесед с глазу на глаз, ни внимательного наблюдения за перемещениями действующих лиц и занимаемых ими местах. Скупо сообщается о прощальном обеде для русского посольства. Как и в первый раз, «василевс сидел с росами [в Хрисотриклине]. И другой клиторий [обед] происходил в Пентакувуклии Св. Петра [парадном зале при дворцовой церкви], где сидели деспина [императрица] с багрянородными ее детьми, с невесткой и архонтиссой [Ольгой]. И было выдано: архонтиссе - 200 милиарисиев, ее анепсию - 20 милиарисиев, священнику Григорию - 8 милиарисиев, 16 ее женщинам - по 12 милиарисиев, 18 ее рабыням - по 6 милиарисиев, 22 послам - по 12 милиарисиев, 44 купцам - по 6 милиарисиев, двум переводчикам - по 12 милиарисиев». В общем, поели, отдарились, разошлись.

Сравнение обоих приемов показывает, что 18 октября состав приглашенных лиц подвергся некоторому сокращению (не пришли «люди» Ольги, Святослава, посла и личный переводчик княгини), а сумма денежных даров была сильно урезана. Историки справедливо отказываются видеть в этом просто нейтральный нюанс протокола, так как оба эти обстоятельства нельзя отнести к повседневной дипломатической практике византийского двора. Скажем, вышеупомянутые сарацинские послы после первого и второго приемов получили одинаковую сумму - по 500 милиарисиев; неизменной осталась и общая сумма раздач, предназначенная их людям - 3000 милиарисиев. Таким образом, уменьшение суммы даров членам русской делегации позволительно считать явным знаком недовольства Константина ходом переговоров. Очевидно, ему понравилось далеко не все из того, что он услышал из уст Ольги во время беседы с ней во внутренних покоях императрицы. Причем интересно, что недовольство императора выразилось очень избирательно - оно коснулось только самой Ольги, ее ближайшего окружения и купцов, тогда как послы «архонтов Росии», «общественные» переводчики и отец Григорий оба раза получили одну и ту же сумму. Значит, раздражение Константина было вызвано некими претензиями «архонтиссы Росии» и городских общин Киева, Чернигова и Переяславля.

О чем же говорили Ольга и Константин во время своей единственной личной беседы друг с другом?

Конечно же в первую очередь о главной цели Ольгиного визита - крещении. Обычно крещение «оглашенных» совершалось в дни больших церковных праздников. И скорее всего, желание Ольги креститься было удовлетворено уже через несколько дней после первой аудиенции - 14 сентября, в день Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня. Это единственный крупный праздник в церковном календаре между 9 сентября и 18 октября. Он был установлен в память великого события в жизни Церкви, случившегося, по церковному преданию, в 313 г., когда императрица Елена, мать Константина I, нашла в Иерусалиме подлинный крест Христов и воздвигла его для всеобщего чествования и поклонения. Со стороны Константина Багрянородного и его супруги Елены, носивших имена своих великих предков, было вполне естественно приурочить крещение «архонтиссы Росии» к этому знаменательному дню. Средневековье вообще любило такие символические переклички с прошлым. Крещение Ольги на праздник Воздвижения Креста Господня подтверждается выбором ее крестильного имени - Елена, которое «Повесть временных лет» напрямую связывает со святой царицей Еленой: «Бе бо наречено имя ей во святом крещении Елена, якоже и древняя царица, мати великого Константина».

Митрополит Иларион в «Слове о законе и благодати» при упоминании Ольги также обыгрывает тему обретения Честного Креста - в материальном и духовном планах. Великий Константин, пишет он, обращаясь к князю Владимиру, «с матерью своей Еленою крест из Иерусалима принес… Ты же с бабкою твоею Ольгою принес крест из нового Иерусалима - града Константина – по всей земле своей поставил и утвердил веру». Впрочем, позднее церковное предание утверждало, что патриарх действительно передал Ольге крест, который она привезла в Киев. В Прологе XIII в. сказано, что эта святыня «ныне стоит в Киеве во Святой Софии в алтаре на правой стороне». Литовцы, завоевав Киев, вывезли «Ольгин крест» в Люблин. Больше о нем ничего не известно.

Зримым памятником совершенного над Ольгой церковного таинства долгое время оставалось драгоценное блюдо, хранившееся в ризнице собора Святой Софии, где, по всей видимости, и проходила церемония крещения. Это «блюдо велико злато служебно» (то есть используемое при богослужении) еще в 1200 г. видел новгородский паломник Добрыня Ядрейкович (будущий архиепископ Новгорода Антоний). В его описании эта достопримечательность выглядела так: «Во блюде же Олжине камень драгий, на том же камени написан Христос, и от того Христа емлют печати людие на все добро; у того же блюда все по верхови жемчугом учинено». Ольгин дар пропал из собора после разграбления Константинополя крестоносными громилами в 1204 г.

С формальной стороны Ольга могла быть довольна: она «восприяла свет в самом источнике его». Но весьма вероятно, что именно при обсуждении некоторых церемониальных вопросов, связанных с обрядом ее крещения, были посеяны первые семена будущей размолвки. Дело касалось выбора Ольге крестного родителя. В случае, когда восприемником иноземного государя-язычника выступал сам император, обряд крещения сопровождался церемонией наречения новообращенного «цезарем сыном» василевса ромеев, каковой титул был выше звания «августы», жены императора. При этом патриарх, произнося особую молитву «на князи, хотящии прияти власть великую от царя», подавал василевсу епитрахиль, которую тот собственноручно возлагал на получавшего царское достоинство «варвара». Подобной чести некогда удостоился болгарский хан Борис, крещенный императором Михаилом III; «сыном» василевса числился Ольгин современник, болгарский царь Петр. В книге «Об управлении империей» Константин Багрянородный пишет, что вожди «северных и скифских» народов, в том числе и русов, неоднократно просили («а подобное случается частенько») послать им «что-нибудь из царских одеяний или венцов, или из мантий ради какой-либо их службы и услуги…». То есть стремление приравнять великокняжеский титул к царскому было присуще еще Игорю. Похоже, что и Ольга претендовала на звание императорской «дщери», сопряженное с цесарским достоинством. По-видимому, летописная новелла о крещении Ольги в Царьграде является кривым зеркалом трудных переговоров русской княгини с Константином по этому поводу. Как можно догадываться, первоначальный смысл «крестильной истории» заключался в прославлении очередной «мудрости» (хитрости) Ольги, которая уклонилась от предложенного ей звания императорской супруги-августы и приобрела более весомый титул «дщери-царицы».

На самом же деле царский венец не был возложен на голову «архонтиссы Росии». Подобные требования со стороны «северных и скифских народов» Константин Багрянородный считал «неуместными домоганиями и наглыми притязаниями», которые следует «пресекать правдоподобными и разумными речами, мудрыми оправданиями…» («Об управлении империей»). Он также не поленился привести образец возможных аргументов: «Эти мантии и венцы… изготовлены не людьми, не человеческим искусством измышлены и сработаны, но, как мы находим запечатленным словами заповедными в древней истории, когда Бог сделал василевсом Константина Великого, первого царствующего христианина, он послал ему через ангела эти мантии и венцы… и повелел ему положить их в великой божьей святой церкви, которая именем самой истинной мудрости божьей святою Софией нарекается, и не каждый день облачаться в них, но когда случается всенародный великий Господний праздник. Из-за этого-то божьего повеления он [Константин Великий] убрал их… Когда же наступает праздник Господа Бога нашего Иисуса Христа, патриарх берет из этих одеяний и венцов нужное и подходящее для случая и посылает василевсу, а тот надевает их как раб и слуга божий, но только на время процессии, и вновь после использования возвращает в церковь. Мало того, есть и заклятие святого и великого василевса Константина, начертанное на святом престоле божьей церкви, как повелел ему Бог через ангела, что если захочет василевс ради какой-либо нужды или обстоятельства, либо нелепой прихоти забрать что-нибудь из них, чтобы употребить самому или подарить другим, то будет он предан анафеме и отлучен от церкви как противник и враг божьих повелений». Константин уверяет, что на своем опыте убедился в действенности этих «мудрых оправданий». Возможно, нечто подобное услышала и Ольга.

Впрочем, у василевса имелась более простая отговорка для отказа стать ее крестным отцом. В православной Церкви принято при обряде крещения взрослой женщины выбирать ей крестную мать, а не отца, и Константин легко мог сослаться на эту традицию. Во всяком случае несомненно, что император под каким-то благовидным предлогом уклонился от личного восприемничества при крещении русской «архонтиссы», перепоручив эту роль своей супруге. Ни один источник не подтверждает версию «Повести временных лет» о том, что Ольгу крестил патриарх, а ее восприемником от купели был сам василевс. Этих подробностей нет у Иакова Мниха и в ранних редакциях Жития Ольги. Византийский историк XI в. Иоанн Скилица пишет только, что, «крестившись и явив свою преданность истинной вере, она [Ольга] была почтена по достоинству этой преданности и вернулась восвояси». Почти в тех же выражениях описывают крещение Ольги греческие писатели XII в. Георгий Кедрин и Иоанн Зонара.

Оказанная русской княгине «великая честь», по всей вероятности, заключалась в том, что Ольга была принята в идеальную «семью» василевса с титулом патрикии. На это как будто указывает почетное место, отведенное ей за столом августы Елены во время званых обедов 9 сентября и 18 октября. Тут кстати вспомнить, что и двое венгерских «архонтов», Булчу и Дьюла, крестившись, стали официально именоваться «патрикиями». И поскольку в глазах Константина, как видно из его сочинений, «архонты» Венгрии и Руси имели равное достоинство (императорские грамоты к тем и другим одинаково запечатывались печатями весом в два золотых солида), Ольга вряд ли могла рассчитывать на большее.

Еще один вопрос, который неизбежно должен был возникнуть на русско-византийских переговорах в связи с крещением Ольги, был вопрос о статусе Русской Церкви. И здесь, по-видимому, тоже не обошлось без взаимного непонимания и раздражения. Византийская Церковь в своем историческом развитии выработала строгую систему административной централизации по образцу гражданского управления ромейской империей, благо границы светские и церковные тогда приблизительно совпадали. Пяти имперским диоцезам (военно-административным округам) соответствовали пять диоцезных архиепископств или патриаршеств. Это свое домашнее устройство Церкви, пригодное исключительно для национально-государственного бытия Византийской державы, греки очень скоро стали рассматривать как имеющее всемирное значение и, более того, как единственно возможное. Патриарх антиохийский Петр (первая половина XI в.) убежденно писал: «Пять патриаршеств знаем во всем мире, как и тело наше управляется пятью чувствами - пятью престолами». Естественно, что всем прочим «варварским» народам, желавшим вступить в лоно Греческой Церкви, предлагалось просто подчиниться одной из пяти патриархий на правах митрополии или епископии. Их попытки приобрести церковную независимость (автокефалию) воспринимались в Византии очень болезненно. Церковную жизнь вне пяти патриархатов византийские иерархи приравнивали к существованию вне всемирной Церкви.

Вопросы церковной организации приобретали особенную остроту в свете теократической доктрины Византийской империи. Последняя мыслилась защитницей и хранительницей всемирного христианства, внешней оградой православного благочестия. Возлагаемые на государство церковно-охранительные функции превращали василевса в светского главу Церкви, блюстителя веры, догматов и вообще установленного Богом и освященного Церковью миропорядка; с пера Константина Багрянородного даже слетело, что император - это «Христос среди апостолов». И коль скоро «варварские» народы принимали церковный протекторат Греческой Церкви, они автоматически попадали в разряд подданных василевса, вселенского «царя православия».

На каких конкретных условиях пытались столковаться Ольга и Константин по вопросу устройства Русской Церкви - об этом у историков существуют одни предположения. Быть может, василевс предлагал не так уж мало. А.В. Назаренко обратил внимание на то, что, судя по составленному Константином жизнеописанию его деда, Василия I Македонянина, «в представлении императора Русь была достойна архиепископа», ибо именно архиепископом именуется в этом сочинении отправленный на Русь в 60-х гг. IX в. безымянный архиерей (Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 300 ).

Так или иначе, несомненно лишь то, что с византийской стороны речь шла о восстановлении в той или иной форме протектората Константинопольской патриархии над «Русской митрополией». Между тем в планы Ольги это наверняка не входило. Еще находясь в Болгарии, она могла составить первое понятие о том, что теория, а еще больше практика византийской теократии противоречат национальной независимости соседних с империей братьев во Христе. Фактически достигнутая церковная самостоятельность христианской общины Киева ее вполне устраивала. Проблема, однако, заключалась в том, что корни этой самостоятельности не восходили явным образом и непосредственно к первоисточнику благодати - апостольской Церкви. После разрыва с греческой иерархией киевские христиане лишились преемственности со священной и признанной всеми церковной традицией, и потому «кафоличность» основ ее самобытного существования в любой момент могла быть оспорена и поколеблена. Возможно, киевское духовенство испытывало некоторые затруднения и в практической сфере церковной жизни. Ведь византийцы, например, всерьез уверяли «варваров», что священный елей производится только в их империи и оттуда расходится по всему миру (болгарский хан Борис даже был вынужден в связи с этим обратиться за разъяснениями к римскому папе Николаю II, который яростно опроверг это гегемонистское измышление).

Перед Ольгой стояла чрезвычайно трудная задача: воссоединить Русскую Церковь с византийским священством и в то же время воспрепятствовать превращению своей страны в политического сателлита и культурную провинцию Византийской империи. Возможно, она прочила в русские епископы того же отца Григория; может быть, не возражала и против приезда в Киев греческого духовенства, но вместе с тем требовала для Русской земли широкой церковной автономии и сохранения литургии на славянском языке. То и другое было для Константина одинаково неприемлемо, и воссоздать «Русскую митрополию» на подобных условиях, как видно из ее отсутствия в списке митрополичьих кафедр в книге «О церемониях», он не пожелал.

Несколько косвенных признаков как будто бы указывают на то, что среди прочего Ольга вынашивала, возможно, и планы русско-византийского династического союза. В 957 г. Святослав, которому исполнилось 15–16 лет, как раз вступил в брачный возраст. В Константинополе он был представлен не только собственным послом, но также и своими «людьми», что может свидетельствовать о делегировании им каких-то экстраординарных поручений и полномочий, не входивших в компетенцию посла. Сама Ольга во время приемов пользовалась привилегиями «опоясанной патрикии», как если бы была свекровью одной из византийских принцесс (Ариньон Ж.-П. Международные отношения Киевской Руси в середине Х в. и крещение княгини Ольги // Византийский временник. Т. 41. М., 1980. С. 120 ). В те времена лучшим и даже едва ли не единственным способом раз навсегда выйти из черного тела “варваров” и стать династическими аристократами была женитьба на византийской принцессе, ибо в мире раннего Средневековья - мире невесть откуда взявшихся герцогов и королей с сомнительными генеалогиями - одни только византийские василевсы могли считаться подлинными наследниками римского величия и аристократического благородства. Не случайно в 968 г., на переговорах с послом Оттона I епископом Кремонским Лиутпрандом, ломбардцем по происхождению, василевс Никифор Фока бросил прямо ему в лицо презрительные слова: «Вы не римляне, а лангобарды!»

Стремясь приобрести царский венец и добиться от Византии признания ее суверенных прав, Ольга вполне могла и, более того, с необходимостью должна была прийти к мысли о желательности династического брака ее сына с одной из трех дочерей Константина (подходящей по возрасту невестой была, например, принцесса Феодора - почти ровесница Святослава).

Но если такие замыслы и подогревали Ольгино честолюбие, то они заранее были обречены на неудачу, поскольку именно эти «неразумные и нелепые домогательства» иноземцев вызывали у Константина особенно сильное раздражение. Своему сыну Роману II он советует в будущем «отклонять и эту их просьбу, говоря такие слова: “Об этом деле также страшное заклятие и нерушимый приказ великого и святого Константина начертаны на священном престоле вселенской церкви христиан святой Софии: никогда василевс ромеев да не породнится через брак с народом, приверженным к особым и чуждым обычаям, по сравнению с ромейским устроением, особенно же с иноверным и некрещеным, разве что с одними франками. Ибо для них одних сделал исключение сей великий муж святой Константин, так как и сам он вел род из тех краев* , так что имели место частые браки и великое смешение меж франками и ромеями. Почему же только с ними одними он повелел заключать брачные сделки василевсам ромеев? Да ради древней славы тех краев и благородства их родов. С иным же каким бы то ни было народом нельзя этого сделать; а дерзнувший совершить такое должен рассматриваться как нарушитель отеческих заветов и царских повелений, как чуждый сонму христианскому - и предается анафеме”». И далее он поносит двух своих предшественников - Льва IV, женившегося на дочери хазарского кагана, и своего тестя Романа I Лакапина, выдавшего внучку за болгарского царя Петра: первый, по его словам, «из-за сих его противозаконных нечестивых деяний… в божьей церкви постоянно отлучается и предается анафеме, как преступник и ниспровергатель повелений и Бога, и святого великого василевса Константина»; второй же «еще при жизни… был крайне ненавидим, порицаем и поносим и советом синклита, и всем народом, и самою церковью, так что ненависть к нему под конец стала явной и после смерти точно так же подвергали его презрению, обвинению и осуждению, введшего как новшество это недостойное и неподобающее для благородного государства ромеев дело». Быть может, доведя до сведения Ольги все эти доводы, Константин все же попытался смягчить свой отказ, воздав ей почести, на которые русская «архонтисса» имела бы право в случае женитьбы Святослава на императорской дочери.

*В действительности Константин Великий родился в Наиссе (современный Ниш, Югославия). Подлинная причина сделанного для франков исключения заключалась в военной мощи империи Каролингов, с которой Византии волей-неволей приходилось считаться. Сестра самого Константина Багрянородного была замужем за Людовиком Слепым.

Итак, по совокупности косвенных свидетельств, почти не приходится сомневаться в том, что во время беседы с Ольгой 9 сентября Константин Багрянородный увидел перед собой крупного политика, предложившего к обсуждению всесторонне продуманную программу коренного пересмотра русско-византийских отношений. Посредством личного крещения Ольга попыталась заставить Византию признать ключевую роль Русской земли в Северном Причерноморье и превратить киевского князя в главного союзника империи в этом регионе - союзника не только политического, но и, так сказать, цивилизационного. Но Константин, кажется, не был готов к этому. В книге «Об управлении империей» чувствуется его глубокое недоверие к «росам». Константин очень неприязненно и настороженно отзывается о них и явно предпочитает сближению с «внешней Росией» укрепление союза с печенегами. Все его политические советы сыну сводятся к тому, как нейтрализовать «росов», а не каким образом на них опереться. Весьма вероятно, что подобные настроения императора были следствием походов Игоря на Византию. По всей видимости, в отношениях с Русью Константин не хотел выходить за политические рамки договора 944 г.

У русско-византийских переговоров 957 г. был еще и экономический аспект, который, впрочем, почти полностью скрыт от нас. Должно быть, Ольга пыталась выговорить какие-то новые торговые преимущества для русских купцов. Возможно, она добивалась отмены ограничения на вывоз из Византии шелковых тканей. Запретительная торговая система византийского правительства была непостижима для варвара, который жил в условиях рудиментарной экономической организации. Более того, в его глазах система эта выглядела прямым оскорблением, дискриминацией. Лиутпранд, у которого при отъезде из Константинополя таможенники отняли приобретенные им пять пурпурных плащей, разразился по адресу византийцев следующей гневной тирадой: «Эти дряблые, изнеженные люди, с широкими рукавами, с тиарами и тюрбанами на головах, лгуны, скопцы, бездельники, ходят одетые в пурпур, а герои, люди полные энергии, познавшие войну, проникнутые верой и милосердием, покорные Богу, преисполненные добродетели, - нет!» Едва ли торговые «люди земли Русской» смотрели на дело иначе. Однако никаких уступок им сделано не было.

Исход переговоров

После крещения 14 сентября Ольга пробыла в Константинополе еще целых 34 дня. Вряд ли княгиня все это время просто «болталась с своим караваном на водах Босфора и Золотого Рога», терпеливо дожидаясь ответа на свои предложения, как пишет историк Церкви А. В. Карташев. Надо полагать, между нею и византийским двором шли активные консультации с целью достичь окончательной договоренности. Сообщение «Повести временных лет» дает основание думать, что необычная продолжительность переговоров была спровоцирована не только бескомпромиссной позицией Константина, но и неуступчивостью Ольги, у которой тоже имелись свои козыри - «вои в помощь», крайне необходимые Византии для военных операций против арабов. В 956 г. воинственный эмир г. Алеппо Сайф-ад-Даула, заклятый враг греков, наголову разбил византийскую армию под командованием Иоанна Цимисхия. Грекам удалось отчасти выправить положение, захватив крепость Арандасу, где они взяли в плен двоюродного брата алеппского эмира Абу аль-Ашаира Ибн Хамдана. В 957 г. воюющие стороны вступили в переговоры по поводу перемирия и обмена пленными. Однако византийцы повели себя коварно, инспирировав покушение на жизнь Сайфа-ад-Даула. Эта попытка покончить с опасным врагом закончилась неудачей, и военные действия возобновились.

Кроме того, попусту томить «архонтиссу Росии» ожиданием было слишком накладно для императорской казны, - ведь все эти пять недель русское посольство находилось на полном правительственном содержании.

В конце концов переговоры, по-видимому, зашли в тупик, и терпение василевса лопнуло. 18 октября Ольге просто дали прощальный обед. Еще раз говорить со строптивой «архонтиссой» Константин не пожелал. Свое раздражение «неуместными домогательствами и наглыми притязаниями» он выразил резким уменьшением суммы денежных даров: Ольге - в 2,5 раза, ее людям - на 30–40 %, купцам - наполовину. Список приглашенных лиц из Ольгиной свиты подвергся сокращению, люди горе-жениха Святослава также не были позваны на пиршество. Вероятно, уже на следующий день Ольга уехала. Медлить с отъездом не следовало: путь из Константинополя в Киев занимал около шести недель, а ледостав на Нижнем Днепре, как правило, бывает в конце декабря.

«Переклюкать» Константина не получилось.

Договор 944 г., однако, оставался в силе, и в следующем, 958 г., после неоднократных стычек с отрядами Сайф-ад-Даула, Константин, по сообщению арабских источников, «начал мирные переговоры с соседними народами… Он заключил мир с властителями болгар, русов, турок [венгров], франков и просил у них помощи». Но его послы, если верить «Повести временных лет», были встречены в Киеве более чем прохладно. В ответ на их просьбу поскорее прислать обещанные «челядь, воск и скору и вои в помощь», Ольга будто бы высокомерно возразила, что василевс безусловно получит все это, если соблаговолит постоять у нее в Почайне, как она стояла у него «в Суду». Подлинные слова княгини, вероятно, звучали более дипломатично, но факт остается фактом: послы Константина вернулись назад ни с чем. Забыть обиду Ольга не захотела. К тому же в голове у нее зрел замысел нового церковно-политического альянса. В лице Ольги древнерусская политическая мысль постигла ту важную истину, что в конце концов на Царьграде свет клином не сошелся.

Завершив «устроение» государства и упорядочив сбор дани, княгиня Ольга задумалась о выборе новой веры. Она первой из правителей Руси приняла христианство еще до крещения Руси и была причислена к лику святых. Оставаясь язычницей, Ольга долгие годы наблюдала жизнь христиан, которых в Киеве было уже немало. Еще в конце 866 года константинопольский патриарх Фотий у «Окружном послании», разосланном иерархам Восточной церкви, сообщал о крещении киевских руссов в Византии. В русско-византийском договоре 944 года о мире в составе дружины и свите князя Игоря были упомянуты, помимо язычников, и христиане. Они приносили клятву на верность пунктам соглашения в соборе Святой Софии. В Киеве в эпоху Ольги существовало несколько христианских церквей и соборный храм Святого Ильи.

Став правительницей Киевского государства, княгиня Ольга начала присматриваться к религиозному учению, которому следовали многие страны Европы. Постепенно Ольга пришла к мысли о том, что принятие новой веры может еще более объединить страну, поставить ее в один ряд с другими христианскими государствами мира. Ею овладело желание посетить Константинополь, увидеть великолепие его храмов и встретиться с императором, а затем принять святое крещение.

Летописный рассказ о поездке Ольги в Константинополь относится к 954-955 годам и сообщает, что отправилась княгиня « в греки» и достигла Царьграда. Византийский император Константин Багрянородный принял ее и удостоил беседой. Его поразили красота и ум гостьи, и он сказал, намекая на возможный супружеский союз с ней: «Достойна ты царствовать в граде с нами!»

Ольга же от прямого ответа уклонилась. Она пожелала принять веру Христову и просила, чтобы император стал ее восприемником от купели. Это было исполнено. Когда же монарх вновь предложил Ольге стать его женой, она ответила, что у христиан не приняты браки между крестными отцами и крестницами. Император оценил ее хитроумный ход и не разгневался. «И дал ей дары многие - золото, серебро. Паволоки, и сосуды различные; и отпустил ее…» - сообщает «Повесть временных лет». Названная при крещении Еленой, княгиня вернулась в Киев.

О крещении русской княгини упоминают немецкая «Хроника» и византийские источники, среди которых трактат Константина Багрянородного «О церемониях византийского двора», где он описывает два приема Ольги Росской в Константинополе, представляющий для нас особый интерес. Сочинение монарха позволяет восстановить истинный ход событий, приведших к крещению Ольги.

Историки полагают, что летом 957 года княгиня водным путем отправилась в Константинополь. Она везла с собой богатые дары императору Византии. В дороге ее сопровождала большая свита, общим числом примерно в тысячу человек. Ее путь в Царьград занимал не менее сорока дней. Наконец караван русский судов вошел в бухту Золотой Рог. Там Ольге пришлось пережить томительное ожидание: византийские власти никак не могли решить, как им надлежит принимать высокую гостью. Наконец, 9 сентября ей было назначено предстать перед очами императора.

Император Константин принимал княгиню Ольгу в Золотой палате Большого дворца. Церемония была обставлена с обычной пышностью. Государь восседал на троне, представлявшем собой удивительное произведение искусства. Ольга вошла в зал в сопровождении близких родственниц. Помимо них, в свите было 20 послов и 43 купца. С достоинством поклонившись императору, она преподнесла ему свои дары. Император не проронил ни слова. От его имени говорил придворный - дромологофет. На этом прием завершился.

В тот же день княгиню Ольгу принимала супруга императора Елена на своей половине дворца. После вручения даров Ольгу и ее спутниц препроводили в покои для отдыха. Позже княгиню пригласили для беседы с императором, где она смогла обсудить с ним государственные вопросы. Историки также предполагают, что Ольга хотела выяснить возможность династического брака своего сына Святослава и одной из византийский царевен. На это Константин Багрянородный ответил отказом, что оскорбило княгиню. Договор о мире между двумя странами был подтвержден: Константин наждался в военной помощи руссов в борьбе с доместиком Никифором Фокой.

В честь пребывания княгини в Константинополе императрица Елена дала бед, после которого гостям вручили дары от императора. Княгиня получила «золотую, покрытую драгоценными камнями чашу», а в ней 500 серебряных монет. Вскоре состоялся второй прием у византийского императора. К сожалению, нам неизвестны подробности этого события: Константин Багрянородный о них не сообщает. Для нас важно, что на этот прием княгиня Ольга явилась уже христианкой. Версия русской летописи о причастности императора к крещению Ольги имеет явно мифологический характер. В действительности таинство совершил константинопольский патриарх Полиевкт в Софийском соборе. В дар храму Ольга передала золотое богослужебное блюдо.